Да, повод был серьезный. Врач скорой это ясно дал понять.
– Больница, говорит скорая помощь Мендочино. Пожалуйста, ответьте.
Рация находилась всего в паре шагов от того места, где мы с Джерри Чейни, старшим медбратом пункта скорой помощи, расположились передохнуть.
– Мы в десяти минутах от вас, у нас девочка трех лет. Обнаружена в бассейне возле дома несколько минут назад. Мы ее интубировали, проводим реанимационные мероприятия. Реакции пока нет. Вы нас слышите?
Он говорил до ужаса сдержанно и осторожно.
– Слышу вас, скорая. Есть пульс или сердечный ритм? Не знаете, где ее родители?
– Пульса нет. Ритм не отследить из-за реанимационных мероприятий. Отец с нами в машине.
– Понял вас. Ждем через десять минут. Отключаюсь.
Я повесил трубку рации. Мгновение мы с Джерри смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом он глубоко вздохнул.
– Положим в первый бокс.
Джерри пошел готовиться к приему. Я же отправился к дежурной медсестре и распорядился срочно вызвать специалиста по дыханию и рентгенолога.
В те дни Медицинский центр Юкия-Вэлли, где я работал, являлся небольшим госпиталем с пунктом скорой помощи. Для нее служили четыре бокса, разделенные занавесками. Первый находился ближе всего к входу. Реанимационная тумба, где хранилось все оборудование и лекарства, необходимые в большинстве случаев, стояла в головах каталки, у стены. Джерри потянул за небольшое пластиковое кольцо на клапане, закрывавшем тумбу, вынул оборудование для интубации и искусственной вентиляции, разложил его у изголовья. Потом подкатил два штатива для капельниц.
К тому времени я уже вернулся, так что взял небольшой щит, прислоненный к стене, и положил на каталку. По форме он отдаленно повторял детское тело и предназначался для того, чтобы повысить эффективность непрямого массажа сердца при реанимации. Мы накрыли щит чистой простыней. Потом вместе вышли к подъезду и там, в солнечных лучах чудесного дня, стали дожидаться звуков сирены.
Прошло не десять, а всего шесть-семь минут, и мы услышали их. Звук доносился с шоссе 101, от Редвуд-Вэлли, а вскоре показалась и сама скорая, сворачивавшая на Перкинс-стрит. Через пару секунд она уже катилась по дорожке, которая вела к входу в наш пункт.
Не успела скорая затормозить, как водитель выскочил из кабины, подбежал к задней дверце и широко ее распахнул. Внутри фельдшер в одиночку выполнял сердечно-легочную реанимацию. Он продолжал давить на грудь ребенка, пока мы вытаскивали носилки из машины, опускали колеса на землю, фиксировали их и катили пациентку в прохладный холл больницы.
На девочке был только мокрый купальный костюм, который Джерри быстро снял и завернул ее в теплое одеяло. Одновременно он смазал датчик электронного градусника и аккуратно ввел его в задний проход. Я тем временем проверял поставленную фельдшером эндотрахеальную трубку для вентиляции легких: на месте ли она и не выскользнула ли при транспортировке. В те времена единственным способом это узнать было прослушать дыхание с обеих сторон и прощупать живот – не надувается ли, – а также посмотреть, как поднимается и опадает грудная клетка.
Фельдшер прервал массаж сердца на несколько секунд, чтобы я мог послушать пульс: каротидный, брахиальный или феморальный (то есть на шее, руке и в паху.) Пульса не было. Фонариком я проверил зрачки: равномерно расширенные с обеих сторон, на свет не отвечают. Наконец, я бегло осмотрел все тело на предмет травм и ничего не обнаружил. Весь осмотр занял от силы тридцать секунд. Однако за это время ни Джерри, и я, ни фельдшер скорой помощи не заметили никакой реакции ребенка на достаточно неприятные процедуры.
Краем глаза я заметил, что отец остался рядом, отказавшись от приглашения медсестры выйти в холл, чтобы зарегистрировать пациентку. Он присел в ногах каталки на стул, который та ему пододвинула, и держал ножки ребенка в руках, постоянно растирая их, чтобы согреть.
Джерри подключил монитор, и я смог взглянуть на экран. От надавливаний на грудную клетку на кардиограмме появлялись какие-то колебания, но никаких отчетливых признаков электрической активности сердца не наблюдалось. Я попросил фельдшера прекратить массаж, и линия стала ровной.
– Асистолия, – сказал я. Так на медицинском языке называется отсутствие сердцебиения.
– Какая температура?
Я стрелял наугад. У людей, утонувшей в холодной воде, пульс может замедлиться и не прощупываться долгое время, однако потом они приходят в себя, так что в подобных случаях следует продолжать реанимацию дольше. В скорой помощи бытует пословица: «Если пациент мертвый и теплый, то он еще не мертвый». Но Джерри ответил: «Тридцать шесть и пять». По более привычной шкале Фаренгейта это 97,7, то есть лишь чуть ниже нормы. Я снова взглянул на экран, потом на девочку. Она была ненамного младше моего сына.
– Так, это может быть желудочковая фибрилляция. Давайте попытаемся. Начинайте с пятидесяти джоулей.
Джерри кивнул, и пока я брал педиатрические электроды для дефибрилляции, начал заряжать аппарат.
– Заряд на пятьдесят, – сообщил он.
Иногда в те времена, чтобы спасти ребенка, я прибегал к этому приему. При асистолии сердце просто прекращает биться: тяжелое состояние даже у взрослого, но для ребенка оно еще опасней. Здоровое детское сердце способно биться достаточно долгое время даже без кислорода. Это хорошая новость. Плохая заключается в том, что, когда сердце ребенка не бьется, это означает, что кислородная недостаточность продолжалась слишком долго, и сердце, пускай здоровое, не выдержало. Более того, поскольку мозг гораздо чувствительней к недостатку кислорода, чем сердце, асистолия практически всегда подразумевает, что мозгу уже нанесен непоправимый ущерб.
Желудочковая фибрилляция – это то, что происходит с сердцем, лишенным кислорода, до того, как оно полностью перестанет работать. Оно все еще пытается сокращаться, в нем работают небольшие пучки мышечных волокон, но не все одновременно. Они бьются с разной частотой. Сердце поэтому не сокращается, а только трепещет.
На кардиомониторе это выглядит как ломаная линия. Электрический заряд, пропущенный через сердце при желудочковой фибрилляции, иногда синхронизирует мышечные волокна, так что они начинают работать вместе. Если желудочковая фибрилляция продолжается, несинхронизированные трепетания становятся слабее, а изломы на линии сглаживаются, после чего – как и при асистолии – пропадают совсем. Это называется полной желудочковой фибрилляцией.
Такая фибрилляция – не обычный сердечный ритм. Она возникает только когда сердце на грани умирания. У детей она встречается особенно редко. В данном случае, говоря, что на мониторе, возможно, полная желудочковая фибрилляция, я не выносил взвешенное врачебное суждение, а просто цеплялся за последнюю надежду.
Все мы – по крайней мере, Джерри, я, фельдшер и медсестра – понимали, что ребенок мертв. Мы слишком часто видели утонувших детей, чтобы ошибиться. Думаю, отец тоже это понимал, но не мог поверить.
