Тут подошла сотрудница по связям с родственниками пациентов.
– Здравствуйте, Пол, – сказала она, – приехали ее мать и сестра. Я посадила их в комнату ожидания; вы готовы с ними поговорить?
Я отодвинул телефон и взглянул на нее. Потом ответил, без улыбки:
– Зависит от того, что вы подразумеваете под «готов».
– Я понимаю, – вздохнула она и похлопала меня по руке. – Пойдемте?
Дежурная медсестра должна была сообщить доктору Тристану, когда он приедет, что я разговариваю с семьей пациентки. Идти было недалеко – зал ожидания находился прямо за углом.
Очень тяжело сообщать людям плохие новости. В то же время, это одна из важнейших составляющих моей работы. Мне предстояло сообщить семье девушки, что у нее очень опасная болезнь, которая к моменту госпитализации зашла, к сожалению, уже далеко. Они пока этого не знали, но, по сути, в этот самый момент превращались в жертв страшной семейной трагедии: смерти ребенка. В таких ситуациях человек сначала ощущает скорбь, а за ней приходит гнев.
Родные начинают гадать, что сделали не так – и что сделали не так другие. Такие ситуации могут подрывать семьи, разрушать жизни людей, близких к умершему. Пациент умрет, а семья останется, и то, что я скажу, может сильно повлиять – к лучшему или к худшему – на то, как они справятся со своим горем.
В зале ожидания оказались две женщины. Одна была матерью пациентки, вторая – сестрой. Обе сидели рядышком на диване. Я присел в кресло напротив.
Сначала я представился и пожал им руки.
Потом поинтересовался, не нужно ли им что-нибудь. Может быть, стакан воды или чашку кофе? Они покачали головами.
Я спросил, понимают ли они, что происходит. Порой меня поражает, насколько представления родственников о случившемся отличаются от моих. Особенно когда речь идет о жизни и смерти. Естественно, они не представляли себе всей опасности положения
[9].
Я попросил рассказать, как развивалась болезнь: когда у пациентки заболело горло? Что произошло потом? Почему они решили вызвать скорую?
И снова ничего удивительного. На боль в горле они особого внимания не обратили, но утром из-за температуры и плохого самочувствия мать посоветовала ей остаться дома. К полудню дочери стало хуже, а температура не снизилась, поэтому она дала ей тайленол. Сказала лежать и позвать ее, если будет нужно. Дочь лежала тихо, и мать решила, что она спит, поэтому не стала ее беспокоить. Только когда вторая дочь вернулась домой, они зашли в комнату и увидели, что больная совсем плоха.
Дальше настала моя очередь.
Много лет назад, проходя ординатуру по педиатрии, я присутствовал при разговоре гематолога с родителями пятилетнего мальчика, у которого обнаружили лейкемию, а это, с учетом возможностей медицины того времени, значило неизбежную смерть. Сообщив им об этом, он еще час рассказывал о всевозможных «но»: но на данный момент мы можем давать ему лекарства, способные вызвать ремиссию; но ремиссия иногда продолжается весьма длительное время; но за это время могут появиться новые методы лечения; но мы сделаем все, что в наших силах. И, самое главное, дал им почувствовать, что постоянно будет рядом.
Он не лгал. Он сообщил горькую правду, а потом дал всю надежду, какую только можно было дать.
Я тоже начал с плохих новостей. Сказал, что у пациентки очень опасная и тяжелая инфекция. Сообщил название болезни – менингококцемия. Рассказал, что она быстро прогрессирует, чревата серьезными последствиями и зачастую смертельна. Не скрыл, что болезнь зашла далеко и обратить ее вряд ли удастся.
В то же время я сообщил, что мы даем ей лекарства, необходимые для подавления возбудителя. Что сказать, вовремя ли начато лечение для того, чтобы остановить и побороть болезнь, пока нельзя. Что пациентку перевозят в отделение интенсивной терапии, где продолжат делать то, что делается сейчас: отслеживать жизненные показатели, поддерживать кровяное давление и дыхание. К утру будет ясно, какой оборот примет болезнь.
Мгновение они молчали. Потом мать спросила, не соглашусь ли я поговорить с еще одной сестрой девушки, которая живет за несколько тысяч миль. В комнате ожидания был телефон, поэтому она набрала номер, объяснила все дочери и передала трубку мне.
Наш разговор был коротким. По сути, я повторил то, что уже сказал матери пациентки. Но в конце она задала мне вопрос, который ясно дал понять, насколько она, как и ее мать и сестра, отказывается понимать происходящее.
– Вы думаете, мне надо приехать? – спросила она.
Секунду я думал. Потом сказал одно, что знал наверняка:
– Понимаете, бывают моменты, когда семье лучше держаться вместе.
– Да, – ответила она.
– Что ж, – сказал я, – сейчас такой момент.
Девушка помолчала. И ответила:
– Я приеду как можно скорей.
Я передал трубку ее матери. Потом спросил, есть ли еще вопросы.
Она покачала головой.
– В таком случае, должен сказать вам еще кое-что.
Мать и дочь молча смотрели на меня.
– Я не знаю, что будет дальше. Но знаю одно: что бы ни случилось, вашей вины тут нет.
Они по-прежнему ничего не говорили, но неотрывно смотрели мне в лицо, как будто, отведи они глаза, что-то важное было бы потеряно.
– Вы уже знаете, что эта болезнь развивается очень быстро. Но раньше вы этого не знали. Когда инфекция только началась, и у нее заболело горло, ничего страшного не происходило. Только когда возбудитель попал в кровь и распространился по всему организму, ей стало действительно плохо, и вы сразу заметили, что что-то не так.
Однако помимо скорости развития заболевания, важным фактором является даже не возбудитель, захвативший весь организм, в конце концов, его можно убить антибиотиком. Сейчас важнее токсины, которые попадают в кровоток из пораженных тканей, нарушают свертывание крови и повреждают иммунную систему – их слишком много, и поэтому они и дальше будут поражать ткани, высвобождая новые токсины. Возникает круг, который мы не можем разорвать, но можем поддерживать ее организм. Все будет зависеть от того, хватит ли ему сил справиться с уже нанесенным ущербом и восстановиться от болезни.
