Руби презрительно фыркнула.
– Такое может говорить лишь человек, который постоянно несправедлив к другим.
– А откуда же поговорка «Прощай, но не забывай»? – Алистер окинул взглядом весь класс, и Кешав с Рэн что-то забормотали, соглашаясь. – Можно простить кого-то за его действие, но это не значит, что произошедшее стало несуществующим. Прощение есть нечто обязательное, чтобы подвести заключительную черту. Забвение же есть нечто такое, что длится долго или вообще никогда не наступает. И это правильно. Прощение помогает человеку отпустить ситуацию и двигаться дальше.
Лидия, сидящая справа от меня, выпрямилась:
– Как будто прощение достигается по щелчку пальцев, а стремиться надо только к забвению. Но не все следует прощать. Если поступок действительно подлый, это не так просто отпустить.
– Я тоже так считаю, – согласилась Руби. – Если прощаешь слишком быстро, это значит, что сам себя не воспринимаешь всерьез и легко отодвигаешь в сторону собственную боль. Это разрушительное поведение. Требуется время, чтобы узнать, когда следует отпустить ситуацию – это верно, но если рассматриваешь решение простить лишь как простое средство для достижения своих целей, то оно ложно.
– Может, здесь следовало бы различать здоровое прощение и нездоровое, – вставила Лидия, и Руби кивнула. – Нездоровое прощение приходит быстро и может послужить поводом при подходящих условиях снова плохо с тобой обойтись. Но здоровое прощение достигается только при зрелом рассуждении. В этом случае ты уважаешь себя достаточно, чтобы не допустить плохого обращения повторно.
– Прощение, однако, не то же самое, что примирение, – сказал Рэн, сидящий рядом с Лидией. Я наклонился вперед, чтобы посмотреть на него. Он держал обе руки за головой. – Если изначальное значение прощения – это избавление от гнева, такое прощение задумано скорее для жертвы, чем для обидчика, то есть обиженный вправе сам определять, в каком масштабе он или она прощает.
– Но бывают непростительные поступки. – Кеш говорил тихо. Все повернулись к нему, но он скрестил на груди руки, и, кажется, это было все, что он хотел сказать.
– Ты мог бы ответить более развернуто, Кешав? – дружелюбно спросила Пиппа.
– Я имею в виду убийство или что-то в этом роде; я считаю нормальным, когда близкие жертвы не прощают. То есть с чего бы им прощать?
У меня зачесался затылок, я едва заметно посмотрел на Руби. Наши взгляды встретились, и зуд в затылке усилился. Нас разделяли два стола и проход между ними, но мне хотелось перепрыгнуть это расстояние и еще раз поцеловать ее.
– Но и это зависит от индивидуальных представлений. У каждого свой порог – более высокий или более низкий – того, что он рассматривает как непростительное, – заметила Лидия.
Кеш ответил еще что-то, но я больше не слушал. Во взгляде Руби я увидел нестерпимые переживания. То, что я ей сказал, для нее непростительно. Ее губы сжались в узкую полоску, а под глазами лежали темные круги, которыми она наверняка обязана мне. Она никогда не простит предательства, и хотя было ясно, что у нас с ней нет будущего, до меня только в этот момент дошло, что это, собственно, значит. Я никогда не смогу с ней заговорить, поцеловать ее.
Это осознание потрясло до глубины души. Как будто передо мной разверзлась глубокая черная пропасть, в которую я падаю, падаю и падаю.
Я изо всех сил старался восстановить глубокое и спокойное дыхание, пока остаток дискуссии проходил мимо меня. Как и всё вокруг.
25
Руби
Раньше я любила мечтать. В моих мечтах невозможное становилось возможным. Я могла летать, а иногда даже представлять, как поступаю в Оксфорд и езжу по миру в должности посла. В большинстве случаев мечты были живыми и действовали на меня так, что на следующий день я шла в школу замотивированной и пыталась получить за задание больше возможных ста баллов.
Теперь я ненавижу мечты. Джеймс в большинстве из них играет главную роль, и я хочу только одного: чтобы это прекратилось. Я просыпаюсь среди ночи – не от кошмаров, а от пульсации между ног, оттого что снилось, как он обнимал и целовал меня. Мне снится, что Джеймс опять предлагает интим в обмен на мое молчание, но только на сей раз он не останавливается на том, чтобы расстегнуть рубашку. Мне снится, как он вводит меня в мир, в котором не вычеркивает из своей жизни.
И в это утро я опять проснулась с горящими щеками и одеялом между ног. Я со стоном перевернулась на спину и закрыла глаза рукой. Так продолжаться больше не может. Я должна изловчиться и вытеснить Джеймса из подсознания, иначе сойду с ума. Как мне его забыть, если мои сны каждую ночь показывали, что могло бы быть между нами?
Я протерла глаза и взяла телефон, лежащий на ночном столике. Было почти шесть, будильник зазвонит через десять минут. Я села на кровати, сонная, и зашла в свою почту. Со вчерашнего вечера пришло восемь новых писем. Я пролистала все, чтобы посмотреть, есть ли среди них что-то важное.
Увидев, кто был отправителем последнего, я резко выпрямилась, отчего немного закружилась голова.
Мне пришло приглашение из приемного отдела колледжа Святой Хильды.
Затаив дыхание, я открыла письмо.
Дорогая Руби,
я рада пригласить Вас на интервью в колледж Святой Хильды, Оксфорд.
Поздравляю с успешным прохождением первого этапа отбора.
Что было написано дальше, я не воспринимала. Я издала такой громкий крик, что он разнесся по всему дому. Эмбер испуганно вбежала в комнату, а я вскочила с кровати. Мне пришлось постараться, чтобы удержать равновесие, а когда все-таки удалось, я протянула ей телефон. И тут же начала скакать.
– О боже мой! – завопила она, схватила за руки и стала кружиться со мной по комнате. – Боже мой, Руби!
Сломя голову я, чуть не падая, сбежала вниз по лестнице. Папа уже въехал на своем кресле в холл, мама выбежала из кухни. Я торжественно подняла телефон вверх:
– Меня пригласили на собеседование!
Мама прижала ладони ко рту, а папа издал крик ликования. Эмбер была в восторге:
– Как я рада за тебя! Но я не хочу, не хочу, чтобы ты уезжала.
– Меня же пригласили только на интервью, это еще не значит, что примут. К тому же до Оксфорда всего два часа пути.
Я была так взволнована, что не могла устоять на месте. Моя мечта, которая годами ускользала от меня, теперь оказалась совсем близко. Я могла чуть ли не дотронуться до нее, таким реальным было это ощущение. Все мое тело трепетало, наполненное энергией.
– Мы знаем, что ты зажжешь это интервью, – сказал папа, а мы с Эмбер засмеялись над его выбором слов. – Им ничего не останется, кроме как принять тебя.
Я улыбалась так широко, что заболели щеки. И я не могла перестать улыбаться. Уже очень давно мне не случалось так радоваться.
