В первой партии было триста фигурок, вернее, триста пятьдесят, с учетом возможного брака. Больше не влезало. Совпало с выходным Марсала, превратившимся для него не в выходной день, а в тяжко-трудовой. Терпеливо и сноровисто помогал он тестю расставлять кукол по внутренним полкам печи, подкармливал ее дровами, а это дело – для людей крепких и дюжих, ибо нужна немалая физическая сила, чтобы подтаскивать и совать в зев печи полено за поленом, тем более что продолжается это много часов кряду, ибо такая допотопная по сравнению с новыми технологиями печь долго набирает нужную для обжига температуру, а ее потом еще надо поддерживать примерно на одном уровне. Марсал будет работать всю ночь напролет, до тех пор, пока тесть, покончив со срочными делами в мастерской, не придет сменить его. Марта принесла ужин отцу, потом Марсалу и, присев рядом на скамье для размышлений, поела вместе с ним. Есть обоим не хотелось, и у каждого были свои причины для этого. Плохо кушаешь, сказала она, устал очень, спросила она. Порядком, отвечал он, навык потерял к таким нагрузкам, потому и выдохся, отвечал он. Это я придумала мастерить этих кукол. Да уж знаю. Придумала, но в последнее время совесть меня мучит, и все спрашиваю себя, стоило ли затевать, и не впустую ли все это, и не кончится ли все пшиком. Сейчас твоему отцу важна работа, а не польза от нее, отнимешь у него работу, все равно какую, лишишь его смысла жизни, а скажешь ему, что это никому не надо, он, хоть никчемность эта просто бросается в глаза, не поверит тебе, просто не сумеет поверить. Центр перестал закупать у нас посуду, однако отец выдержал этот удар. Выдержал, потому что ты сейчас же придумала лепить кукол. Чувствую, настают тяжкие дни, будут они куда хуже нынешних. День, когда меня повысят, станет таким для твоего отца. Он же сказал, что переехал бы вместе с нами в Центр. Сказать-то сказал, но примерно так, как все мы говорим, что когда-нибудь умрем, какой-то частью мозга мы отказываемся допустить, что такова судьба всех живущих на свете, вот так и твой отец, говорит, что переедет с нами, но сам в глубине души в это не верит. А верит, что в последний момент появится ответвление, которое выведет на другой путь. Должен бы знать, для Центра существует единственный путь – тот, что ведет от Центра к Центру, я там работаю и знаю, о чем говорю. Многие уверяют, что в Центре – не жизнь, а чудо. Марсал ответил не сразу. Бросил кусочек мяса Найдёну, с самого начала ужина терпеливо ждавшему, не перепадет ли чего с хозяйского стола, и только потом ответил: Да, примерно как Найдёну кажется чудом этот ломтик, с неба свалившийся в столь поздний час. С этими словами он провел ладонью вдоль собачьего хребта, раз и другой и третий, сначала с простой и обычной лаской, а потом – настойчиво и с затаенной тоской, словно надо было быстро успокоить пса, хотя на самом деле успокаивал он самого себя, отгоняя мысль, внезапно всплывшую из какого-то уголка памяти, где до сей поры лежала, притаясь: в Центр собаки не допускаются. Верно, собаки не допускаются, и кошки тоже, можно только птиц в клетке или рыбок в аквариуме, да и тех становится все меньше с той поры, как изобрели виртуальные аквариумы без рыбок, воняющих рыбой, и без воды, которую надо время от времени менять. Там внутри плавают, изящно извиваясь, пятьдесят представителей десяти пород, и, чтобы не сдохли, за ними надо ухаживать, их надо кормить, как живых, за состоянием несуществующей воды надо следить, поддерживая постоянную температуру, а чтобы все не сводилось лишь к обязанностям, дно аквариума по желанию клиента может быть выложено раковинами разного типа и украшено водорослями, а также счастливый обладатель этого чуда получает в свое распоряжение целый набор мелодий и просто звуков, позволяющих ему при созерцании рыбок без потрохов и хребтов окружать себя звуковой атмосферой по своему выбору, слушая фонограмму карибского пляжа, тропической сельвы или штормового моря. В Центре не любят собак, подумал Марсал, заметив, что новая забота на несколько секунд прогнала прежнюю: Сказать ему об этом или не говорить, подумал он, начиная склоняться к первому варианту, а потом решил, что лучше все же будет отложить вопрос на потом, когда уж отступать будет некуда и делать нечего. Да, так вот, решил он промолчать, но так прихотливы приливы и отливы в виртуальном аквариуме нашей головы, что и минуты не прошло, как он говорил Марте: Я тут вспомнил, мы же не сможем взять Найдёна с собой, в Центр с собаками не пускают, и как быть, ума не приложу, скверное дело, придется бросить тут бедную зверюгу. Может, все же что-нибудь придумаем, сказала Марта. Ты что – уже думала об этом, удивился Марсал. Да, и уже давно. И что же надумала. Надумала, что Изауре Мадруге не составит труда приглядывать за собакой, наоборот, ей это в радость будет, тем более что они уже знакомы. Изауре. Ну да, той, что с кувшином, помнишь, которая пирог нам принесла, а потом пришла сюда, когда мы были у твоих родителей. Годная идея. А для Найдёна – это наилучший вариант. Осталось узнать, согласится ли на это отец. Да я наперед знаю, что половина его скажет – нет, скажет, еще чего, одинокая женщина не справится с собакой, разведет всякие теории о совместимости, заявит, что можно найти множество более подходящих людей, которые с радостью примут Найдёна, но мы с тобой знаем, что вторая половина всеми силами души желает, чтобы первую не услышали. Как там их любовь, осведомился Марсал. Бедная Изаура, бедный отец. Это отчего же они бедные. Оттого, что она его любит, это ясно, но не может одолеть препоны, которые он воздвиг. А он. А у него опять начинается история с раздвоением, одна, наверно, ни о чем другом и не думает. А вторая. А второй шестьдесят четыре года, и ей страшно. Боже, как все сложно у людей. Твоя правда, но будь мы попроще, не были бы людьми. Пса Найдёна не было рядом с ними, ибо он вспомнил внезапно, что больше некому составить компанию старому хозяину и тот сидит один в своей гончарне и уже вытащил из печи вторые три сотни кукол, пес видит это и впадает в смятение, понимает, но не постигает столько трудов, столько работы, столько усилий, а о том, сколько он заработает на этом, я уж не говорю, мало заработает, чуть больше, чем ничего, если это, как недавно сказала Марта, если все это вообще не кончится просто пшиком. Как уже было видано раньше, а теперь, благодаря пространному и глубокому диалогу Марсала и Марты, в очередной раз подтвердилось, каменная скамья для размышлений оправдывает свое важное и серьезное предназначение, однако сейчас надобность приспела и время пришло уделить внимание печи, подкинуть дровишек в топку, будь осторожен, Марсал, не забудь, что усталость замедляет реакцию, ослабляет защитный рефлекс, не дай бог, опять, как в тот злосчастный день, с воем выметнется наружу огненная змея, навсегда оставив след своих зубов у тебя на левой руке. Вот что примерно имела в виду Марта, сказав: Пойду посуду вымою и лягу, а ты смотри, Марсал, будь осторожен.
На следующий день, как обычно, рано-рано утром Сиприано Алгор отвез Марсала в Центр. Когда вышли из дому, сказал ему так: Не знаю, как и благодарить тебя за помощь, а Марсал ответил: Старался как мог, надеюсь, все пойдет гладко. Уверен, что дальше будет легче, а возни с куклами – меньше, я придумал кое-что, чтобы упростить работу, вот оно, преимущество возраста и, значит, опыта, думаю, следующие триста штук поставлю на просушку уже на той неделе. Если к следующим моим выходным, через десять дней, можно будет их ставить в печь, рассчитывайте на меня. Спасибо, и знаешь, что я тебе скажу, если бы не эта проклятая история с посудой, мы бы с тобой распрекрасно работали на пáру и ты бы бросил свой Центр и стал бы гончаром. Вполне возможно, но что уж теперь об этом толковать, и вспомните, что в этом случае мы бы оба остались без работы. У меня пока есть работа. Пока есть. После долгой паузы, когда уже выбрались на магистраль, сказал Сиприано Алгор: Пришла мне в голову одна мысль, хотелось бы знать твое мнение. Слушаю. Как только распишем первые триста штук, надо бы доставить их в Центр, там увидят, что мы работаем всерьез, начнут продавать их раньше назначенного срока, это и нам выгодно, не надо будет столько времени ждать результатов, а если все пойдет, как я надеюсь, сможем спокойно, без спешки, без гонки, не как на пожар, готовить следующую партию, ну, что скажешь по этому поводу. Скажу, что идея годная, ответил Марсал и в тот же миг вспомнил, что этими же словами одобрил план Марты вверить Найдёна попечению соседки. Доставлю тебя, схожу к начальнику департамента, поговорю с ним, уверен, он согласится, сказал Сиприано Алгор. Дай-то бог, сказал Марсал и снова заметил, что повторяет недавно сказанное, впрочем, со словами такое часто случается, мы их постоянно повторяем, но иногда, вдруг, неизвестно почему – замечаем это. Когда пикап въехал в город, Марсал спросил: А кто же расписывать кукол будет. Марта твердит, что она, ибо не могу же я разом и мессу служить, и в колокол звонить, она не так сказала, но смысл точно такой. Отец, краски ядовиты. Ну, не без того, конечно. А Марте в ее теперешнем положении это не годится. Грунтовку нанесу я, возьму пульверизатор, часть, конечно, в воздух распылится, но зато быстро будет. А потом. А потом – кисточкой, это не страшно. Надо бы маску, по крайней мере, купить. Это дорого, пробормотал Сиприано Алгор, словно стыдясь этих слов. Если сумели грузовик арендовать, чтобы вывезти из Центра остатки посуды, уж на маску-то наскребли бы как-нибудь. Не подумали, ответил Сиприано Алгор и поправился сокрушенно: Я не подумал. Они ехали теперь по проспекту, прямо выводившему к Центру, где на фасаде еще издали можно было прочесть текст исполинского баннера: ВЫ – НАШ ЛУЧШИЙ КЛИЕНТ, ТОЛЬКО НЕ ГОВОРИТЕ ОБ ЭТОМ ВАШЕМУ СОСЕДУ. Сиприано Алгор по этому поводу промолчал, а Марсал удивил его таким комментарием: Развлекаются за наш счет. Когда пикап остановился у служебного входа, он сказал: Когда переговорите с начальником департамента, зайдите сюда, может быть, сумею раздобыть вам маску. Да я тебе сказал, что мне без надобности, а Марта будет работать только кисточкой. Вы же ее знаете не хуже меня, чуть отвлечетесь, она начнет работать, а там уж и поздно будет. Когда договорюсь с начальником, попрошу тебя вызвать или сам войду и разыщу. Нет, входить не надо, не стоит, я передам маску дежурному на проходной. Как хочешь. Ну, через десять дней на этом месте. На этом самом – через десять. Берегите Марту, отец. Поберегу, не тревожься, не думай, что любишь ее больше, чем я. Больше или меньше – не знаю, но по-другому. Марсал. А. Обними меня, пожалуйста. Когда Марсал вылез из машины, глаза у него были влажные. Сиприано Алгор на этот раз не стал бить себя кулаком по лбу, а лишь сказал с печальной полуулыбкой: Вот до чего человек может дойти – выпрашивает нежность, как ребенок, лишенный любви. Завел машину, тронулся, объехал квартал, ставший протяженней из-за того, что Центр разросся. Скоро уж никто и не вспомнит, что здесь раньше было, подумал он. Через пятнадцать минут, со странным чувством, какое мог бы испытывать человек, который вернулся после долгого отсутствия в некое место и не обнаружил там изменений, способных объективно чувство это вызвать, однако и отделаться от него не может, Сиприано Алгор съехал по пандусу под землю. Сообщил вахтеру, что приехал не с грузом, а справку получить, и приткнул пикап сбоку, в сторонке от длинной вереницы грузовиков, в том числе – и огромных. Пункт приема должен был открыться только через два часа. Сиприано Алгор уселся поудобнее и попытался уснуть. Перед тем как отправиться в город, он окинул взыскательным взором свою продукцию и убедился, что обжиг завершен и теперь надо лишь, чтобы печь остыла – медленно, сама собой, по собственной воле, своим, так сказать, ходом. Чтобы заснуть, он принялся считать кукол, как считают баранов, и начал с шутов, а пересчитав всех, принялся за клоунов и с ними тоже покончил, и вышло по пятьдесят таких, по пятьдесят этаких, а сделанных про запас, на случай брака, считать не стал и хотел уж было перейти к эскимосам, но тут нежданно и необъяснимо влезли медсестры, и в процессе борьбы, начатой, чтобы отогнать их, он и заснул. Не впервые приходилось ему добирать утреннего сна в подземном этаже Центра, не впервые будил его многократно усиленный и умноженный эхом рев моторов. Сиприано Алгор вылез из машины, подошел к стойке, представился, сообщил, что ему необходимо прояснить один вопрос, а для этого необходимо поговорить, если можно, с начальником. И добавил: По важному делу. Служащий посмотрел на него из-за стойки с сомнением, а вернее – не сомневаясь ни секунды, что не могут быть важными ни дела у этого человека, ни сам он, вылезший из убогого пикапа с надписью «Керамика» вдоль борта, а потому ответил, что начальник занят. У него совещание, уточнил он, и это надолго, так что изложите ваше дело мне. Гончар изложил все, что требовалось, не позабыв упомянуть – для произведения должного впечатления на собеседника – о телефонном разговоре с начальником департамента закупок и наконец услышал слова: Ладно, доложу заместителю начальника. Сиприано Алгор опасался, что сейчас выйдет тот самый злыдень, уже однажды отравивший ему жизнь, однако появился другой заместитель, вежливый и внимательный, который согласился, что идея превосходная: Как славно это вы придумали, и вам хорошо, а для нас еще лучше, покуда вы будете изготовлять вторые триста штук и производить остальные шестьсот, кои вы можете доставить нам в два приема или в один, как захотите, мы тем временем проведем наблюдения за потребительским рынком, прозондируем спрос и предпочтения, проанализируем реакцию на новый продукт, соберем отзывы прямые и подразумеваемые, проведем опросы, преследующие две цели – во-первых, ситуацию, предшествующую покупке, то есть привлекательность, спонтанный или мотивированный интерес потребителя, а во-вторых, впечатления после приобретения, то есть полученное удовольствие, пользу, удовлетворенное самолюбие, как с личной точки зрения, так и в качестве представителя той или иной группы – социальной ли, семейной, профессиональной или какой-либо еще, и основополагающий для нас вопрос заключается в том, чтобы определить, насколько потребительская ценность, изменчивая, непостоянная и субъективная по самой своей природе, выше или ниже меновой. А когда такое происходит, что вы делаете, спросил Сиприано Алгор, только чтобы спросить, и заместитель ответил ему снисходительным тоном: Надеюсь, вы, любезнейший, не ждете, что я раскрою вам сейчас тайная тайных. Я слышал, что ничего подобного в природе не существует, это мистификация, ложь, выдумка. Вы правы, тайная тайных нет, однако мы ею владеем. Сиприано Алгор отпрянул, словно став жертвой внезапного нападения. Заместитель с приятной улыбкой повторил, что замысел хорош, замысел просто замечательный, что он будет ждать первую партию, а потом известит о дальнейшем. Сиприано Алгор, подавленный, смутно ощущая угрозу, сел в свой пикап и выехал из подземелья. От последней фразы заместителя голова у него пошла кругом. Нет, однако мы ею владеем, нет, однако мы им владеем, нет, но владеем, владеем, владеем. Он видел, как упала с лица маска, а под нею оказалась другая, точно такая же, и понял, что все, сколько их ни есть, фатально окажутся такими же точно, и в самом деле тайная тайных нет, но они ею владеют. Без толку было бы рассказывать об этом дочери и зятю, все равно не поймут, и потому не поймут, что их там не было, что они не стояли вместе с ним у стойки, не слышали, как заместитель объясняет отличие меновой ценности от потребительской, и, быть может, пресловутая тайная тайных кроется в умении заронить и зародить в душе клиента побуждения, способные сделать так, чтобы потребительская ценность постепенно, но неуклонно повышалась в его глазах, вслед за чем вскоре должно произойти и повышение меновой ценности, каковое повышение происходит благодаря искусству, с каким производитель навязывает его потребителю, у которого мало-помалу, потихоньку-полегоньку рушится внутренняя защита, порожденная сознательностью собственной его личности и обеспечивавшая раньше – если и существовало когда-нибудь это «раньше» – способность, пусть несовершенную, к сопротивлению и самообладанию. Вина за это путаное и витиеватое отступление целиком и полностью лежит на Сиприано Алгоре, который, будучи тем, кто он есть, то есть простым гончаром, без диплома социолога и образования экономиста, отважился своими утлыми сельскими мозгами пуститься следом за некой идеей, поневоле и в конце концов признав из-за незнания адекватной лексики и по причине значительных и явных неточностей в употреблении соответствующей терминологии свою неспособность перевести ее, идею эту, на более или менее научный язык, что, вероятно, позволило бы нам наконец понять, что же он имел в виду. В памяти Сиприано Алгора останется очередное ощущение того, что жизнь разлажена и, более того, непостижима, возникшее в тот день, когда он приехал в департамент закупок Центра с простейшим вопросом, а уехал оттуда с самым заковыристым и невразумительным из всех возможных ответов, и уж такова была его невразумительная заковыристость, что естественнейшим образом затерялся он в лабиринте мозга. Но, по крайней мере, гончар выказал намерение. И в оправдание себе всегда может сослаться на то, что в меру своих гончарных сил сделал все, чтобы попытаться постичь скрытый смысл загадочной фразы, произнесенной улыбчивым заместителем начальника, и если даже самому очевидно, что не сумел это сделать, то не менее ясно станет идущим по его стопам, что по избранному им пути следовать не следует, ибо никуда по нему не придешь. Такие штуки – для тех, кто знает, подумал Сиприано Алгор, не в силах смирить душевную тревогу. Но во всяком случае, скажем мы, другие сделали меньше, а бахвалились больше.
