Уже дважды позабыли покормить собаку. Памятуя о временах голодухи, когда питать взыскующую еды утробу было нечем и оставалось лишь питать надежду на завтра, Найдён не жаловался, но потерял интерес к несению караульной службы, растянулся у своей конуры, поскольку, наверно, знал древнюю мудрость, что лежа голод перетерпливать легче, и терпеливо ждал, пока кто-нибудь из хозяев не хлопнет себя по лбу и не воскликнет: Вот дьявол, мы же про собаку забыли. Впрочем, ничего удивительного, шли такие дни, что и самих себя забыть можно было. Однако благодаря тому, что постоянно приходилось, урывая время у сна, выполнять разнообразные производственные операции, хоть Сиприано Алгор и не переставал твердить дочери: Ты должна отдыхать, ты должна отдохнуть, да, так вот, благодаря этим параллельным работам вышедшие из печи триста кукол были все до единой ошкурены, отчищены, раскрашены и высушены в ожидании того дня, когда гончар поедет забирать зятя из Центра, а триста других, еще только вылепленные из глины, красовались без видимых огрехов и дефектов в надменном сознании своей безупречности и, тоже подсыхая на солнце и ветерке, готовились к обжигу. Гончарня, казалось, отдыхает после безмерной усталости, и тишина опочила на ней. Под сенью шелковицы отец и дочь смотрели на выстроенные шеренгами шестьсот фигурок и думали, что сделали отличную работу. Сиприано Алгор сказал: Завтра в гончарню не зайду, нельзя же на одного Марсала переваливать все заботы, а Марта сказала: Думаю, нам бы надо отдохнуть несколько дней, прежде чем взяться за вторую партию, и Сиприано Алгор спросил: Трех дней хватит, и Марта ответила: Лучше, чем ничего, и Сиприано Алгор снова спросил: Как ты, и Марта сказала: Хорошо, устала только, а Сиприано Алгор сказал: А я вот никогда еще так хорошо себя не чувствовал, и Марта сказала: Наверно, это и принято определять как удовлетворение от выполненного долга. Вопреки тому, что может показаться, в этих словах не звучит ирония и вообще ничего не звучит, кроме усталости, которую хотелось бы назвать бесконечной, если бы в этом случае не проявилось несоразмерное преувеличение. Так или иначе, Марта утомилась не столько физически, сколько оттого, что беспомощно наблюдала за безутешно-горькой и еле скрываемой печалью, снедавшей отца, за перепадами его настроения, за трогательными попытками выглядеть уверенным в себе и властным, за тем, как одержимо, как категорично настаивает на собственных сомнениях, будто надеясь таким способом отделаться от них. Да еще эта женщина, Изаура, Изаура Мадруга, соседка с кувшином, которой недавно всего только и ответили: Ничего – на вопрос: А отец, заданный ею, пока, потупившись, она отсчитывала сдачу, хотя должны были бы за руку привести ее сюда, войти с ней в гончарню, где работал Сиприано, сказать: Вот она, а потом прикрыть дверь, оставив обоих внутри до тех пор, пока слова не станут на что-нибудь пригодны, а молчание, бедняжка, так молчанием и останется, и всякому известно, что зачастую даже те, кто кажется красноречивым, дают повод – с самыми серьезными и порой даже роковыми последствиями – для ошибочных толкований. Слишком робки мы, слишком боязливы для такого, думала Марта, наблюдая за отцом, который, кажется, задремал, слишком плотно увязли мы в сетях так называемых условностей и приличий, в паутине уместного и неуместного, и узнал бы кто-нибудь, что я сделала, тотчас же сказал бы, что бросить женщину к ногам мужчины – да, вот так бы и сказали – есть вопиющее попрание прав личности и вдобавок еще безответственная неосторожность, ибо кто знает, как там могут развернуться дальнейшие события, ибо счастье людей – это не то, что сегодня произведено и гарантированно продлится до завтра, и в один прекрасный день нами соединенные окажутся врозь и мы рискуем услышать: Это вы во всем виноваты. Марта не хотела сдаваться на эти речи здравого смысла, последовательного и скептического плода жестоких житейских битв: Очень глупо упускать настоящее только из страха перед будущим, сказала она себе и добавила: Впрочем, не все уже завтра произойдет, кое-что и на послезавтра останется. Что ты сказала, спросил вдруг отец. Ничего, я тихонько сижу и молчу, чтобы вас не разбудить. Я не сплю. Значит, мне показалось. Ты сказала, что-то насчет послезавтра. Как странно, удивилась Марта, неужели я так сказала. Я не спал. Значит, я спала, заснула и тут же проснулась, так бывает со снами, всегда они без конца, без начала, то есть начало тут, а конец где-то еще, и потому, наверно, так трудно их толковать. Сиприано Алгор поднялся: Пора ехать за Марсалом, ничего, что еще рано, я тут подумал, что зайду в департамент закупок, предупрежу, что первые триста штук готовы, и договорюсь о приемке. Правильно, сказала Марта. Сиприано Алгор переоделся, сменил рубашку и башмаки и через десять минут уже садился в кабину. Пока, сказал он. Счастливо вам добраться. А вернуться – еще счастливей, забыла ты сказать. Да, еще счастливей, потому что вас будет двое. Всегда твержу и твердить буду, что с тобой невозможно разговаривать, на все-то у тебя найдется ответ. Найдён подошел узнать, возьмут ли его с собой хоть на этот раз, но Сиприано Алгор сказал, что нет и чтоб набрался терпения, город – не лучшее место для деревенских псов.
Дорога, в очередной и бессчетный раз стелившаяся под колеса, не заслуживала бы упоминания, если бы гончара не томило тревожное предчувствие чего-то недоброго. Он вдруг вспомнил подслушанные случайно слова дочери: Кое-что и на послезавтра останется, слова разрозненные и бессмысленные, которые она сама не могла или не хотела объяснить. Я вроде бы не спал и не пойму, почему она решила, что сплю, что ее заставило так решить, подумал он, и сразу же, вслед за этой всплывшей в памяти фразой, отпустил свою мысль понестись этим самым путем и назойливым речитативом зазвучать в голове: Кое-что и на послезавтра останется, кое-что – только завтра будет, кое-что – уже сегодня, а потом изменить порядок и начать иначе: Кое-что – только сегодня, кое-что – только завтра, кое-что на послезавтра останется, и повторялось это снова и снова столько раз, что в конце концов утратили звук и смысл завтра и послезавтра, и лишь сигналом тревоги пульсировало в мозгу: Уже сегодня, уже сегодня, уже сегодня, сегодня, сегодня, сегодня. А что – сегодня-то, спросил он злобно, пытаясь совладать с нелепым волнением, от которого подрагивали руки на руле, я еду в город забирать Марсала, там зайду в департамент закупок и сообщу, что первая партия заказа готова, и все, что делаю, нормально, обычно, привычно, логично, и нет никаких причин тревожиться, и править буду осторожно, хотя машин мало, и налеты на шоссе прекратились, то ли сами они, то ли, по крайней мере, слухи о них, и потому не может случиться со мной ничего такого, что выходило бы за рамки монотонной обыденности, те же шаги, те же слова, те же движения, стойка приемщика, улыбчивый заместитель начальника или другой, хмурый, или сам начальник, если он не на совещании и ему вдруг придет каприз принять меня, а потом откроется дверца кабины, сядет Марсал: Здравствуйте, отец. Здравствуй, Марсал, как прошла твоя рабочая неделя, не знаю, можно ли десять дней назвать неделей, но как иначе скажешь. Да как всегда, ответит он. А мы первую партию приготовили, уже договорился о доставке, скажу я. Как там Марта, спросит он. Устала, но вообще ничего, отвечу я, и эти слова мы твердим постоянно, и не удивлюсь, если при переходе из этого света на тот мы еще соберемся с последними силами и ответим тому, кому в голову придет дурацкая идея осведомиться, как мы себя чувствуем: Да помер вот, но вообще ничего. Чтобы отвлечься от неотвязных мыслей о бренности, Сиприано Алгор попробовал переключиться на пейзаж, и попытку эту можно было предпринять разве что с отчаяния, ибо он прекрасно знал, что ничего успокоительного не предложит ему уходящая за горизонт томительная панорама пластиковых теплиц, которая стала особенно хорошо видна теперь, когда пикап поднялся на небольшой взгорок. И это называется Зеленый Пояс, подумал Сиприано Алгор, это вот запустение или, вернее, этот бескрайний военный лагерь с рядами палаток цвета грязного льда, выкачивающих пот из тех, кто работает внутри, и для многих ведь теплицы – нечто вроде машин, производящих овощи, и в самом деле, это несложно, изготовляется как по рецепту, смешиваются разные ингредиенты, выставляются правильные значения температуры и влажности, нажимается кнопка – и вот вскоре появляется салат-латук. Разумеется, брюзгливость не мешает Сиприано Алгору признавать, что именно благодаря этим теплицам зелень и овощи теперь – круглый год, он не может снести другого – а именно, что именем Зеленого Пояса наречена местность, где этот цвет как раз и не встречается, если не считать чахлой травы, пробившейся кое-где вокруг теплиц. Тебе легче было бы, будь они зеленые, внезапно посещает его мысль, гнездящаяся где-то на нижних этажах мозга, неугомонная мысль, которая никогда не довольствуется тем, что надумал и решил верхний этаж, но Сиприано Алгор на этот насущнейший вопрос предпочел ответа не давать, притворившись, что не расслышал – может быть, из-за того наглого тона, который так свойствен насущным вопросам уже в силу самой природы их и который они, как бы ни пытались избежать этого, принимают автоматически. Бесконечно-протяженное переплетение труб Промышленного Пояса, с каждым днем все больше напоминающего конструкцию, придуманную бесноватым и построенную одержимым, не слишком улучшило настроение гончару, но все же, будучи меньшим из зол, немного уняло смутную тревогу и скверное предчувствие, заставив их утихнуть и лишь временами приглушенно ворчать. Сиприано Алгор заметил, что квартал трущоб сильно придвинулся к шоссе, подобно тому как муравьи после дождя возвращаются на тропинку, и, пожав плечами, заметил про себя, что новые нападения на грузовики ждать себя не заставят, а потом, неимоверным усилием отогнав тень, усевшуюся рядом, влился в сумбурный поток городского движения. Марсала забирать было еще рано, и гончар вполне поспевал в департамент закупок. На этот раз он не просил встречи с начальником и прекрасно знал, что явился сюда за тем лишь, чтобы напомнить о своем существовании, чтобы не забыли о нем и о том, что в тридцати километрах отсюда печь усердно обжигала глиняные фигурки и женщина их раскрашивала, а отец ее сформовал, и все во все глаза смотрели на Центр, и вот только не надо говорить, будто у печей нет глаз, есть, прекраснейшим образом имеются, а не было бы, как бы печи узнали, что делают, так что есть у них глаза, правда, не такие, как у нас. Принял гончара тот же заместитель начальника, что и в прошлый раз, – улыбчивый и симпатичный. Ну, что вас привело ко мне сегодня, осведомился он. Триста кукол готовы, пришел спросить, когда их доставить. Да когда угодно, хоть завтра. Завтра не смогу, у зятя моего выходные, и он поможет мне обжечь следующие триста штук. Ладно, давайте послезавтра, чем скорее, тем лучше, у меня есть одна мыслишка, которую я хочу немедленно применить на практике. Это имеет отношение к моим куклам. Самое непосредственное, помните, я говорил вам про опросы. Еще бы не помнить, сеньор, это про ситуацию, предшествующую покупке, и про ситуацию текущего использования. У вас замечательная память. Для моих лет – недурная. Так вот, мыслишка моя, впрочем уже воплощенная ранее и с самыми отрадными результатами, заключается в том, чтобы распространить среди определенного количества потенциальных покупателей разного социального положения и культурного уровня определенное количество кукол с тем, чтобы выяснить, какие отзывы получит этот товар, я, сами понимаете, излагаю упрощенно, наша схема несколько сложнее. Я в этом деле не разбираюсь, ни я никого не спрашивал, ни меня – никто. Так вот, я решил использовать для опроса ваши первые триста кукол, мы отберем пятьдесят клиентов, вручим бесплатно каждому набор из шести фигурок и через несколько дней получим исчерпывающую оценку. Бесплатно, переспросил Сиприано Алгор, то есть вы хотите сказать, что мне за них не заплатят. Совсем наоборот, дорогой мой, эксперимент будет целиком за наш счет, и все расходы мы берем на себя, не хотим причинять вам ущерб. Облегчение, при этих словах испытанное гончаром, моментально испарилось от тревожной мысли, ворвавшейся в сознание: А если результаты вашего опроса будут не в мою пользу, что, если большинство опрошенных или даже все они дадут один и очень определенный ответ: Нет, не интересует. Но вслух сказал: Спасибо, и не только за вашу любезность, но и за справедливый подход, ибо не каждый день увидишь, как некто умягчает душевные раны благотворным сообщением о том, что не хочет причинять нам ущерб. Вернувшаяся тревога вгрызлась ему в нутро, но теперь уже он сам не дал бы вопросу сорваться с губ и унес бы его с собой, как уносят в кармане запечатанный конверт, который надлежит вскрыть только в открытом море и узнать предначертанный, проложенный, записанный курс на сегодня, завтра, послезавтра. Заместитель начальника, помнится, спросил сначала: Ну, что вас привело ко мне сегодня, потом: Да хоть завтра, а потом заключил: Ладно, давайте послезавтра, ну да, есть у слов такое свойство – уходить и возвращаться, туда-сюда, туда-сюда, сюда, сюда, сюда, туда, но почему же они будто поджидали меня, почему вместе со мной выехали из дому и всю дорогу не давали мне покоя, не завтра, не послезавтра, а именно сегодня и прямо сейчас. Сиприано Алгор внезапно почувствовал ненависть к человеку, стоявшему напротив, к этому приветливому и симпатичному, чуть ли не ласковому заместителю начальника, с которым он в прошлый раз мог разговаривать как равный с равным, с учетом, само собой разумеется, очевидной разницы в возрасте и социальном положении, хотя ни то ни другое, казалось, никак не мешало отношениям, зиждившимся на взаимном уважении. Ведь если тебе сунули нож под ребро, то дай бог, чтобы лицо убийцы, по крайней мере, соответствовало смертоубийственному действию и выражало ненависть и зверскую жестокость, или безумную ярость, или, на худой конец, бесчеловечное ледяное равнодушие, и не дай бог, чтобы на лице этом играла улыбка в тот миг, когда клинок кромсает тебе внутренности, чтобы тебя в этот последний миг презирали, улещивали лживыми посулами, говоря, к примеру: Не беспокойтесь, это пустяки – или даже: От всей души желаю, чтобы итоги опроса оказались для вас благоприятны, поверьте, мало что на свете смогло бы обрадовать меня сильней. Сиприано Алгор как-то неопределенно повел головой, сделав движение, которое в равной степени могло означать как согласие, так и отказ, а могло и вовсе ничего не означать, а потом сказал: Пойду заберу своего зятя.
