Конечно, все это продолжалось лишь несколько недель. Гарри ушел добровольцем на фронт и хотя прислал ей пару писем, чувства скоро охладели. Когда немцы захватили Францию, организация «Свободная Франция» переехала в «Долфин-Сквер» и устроила там штаб-квартиру. Ко времени, когда пришло последнее письмо от высокого детектива, Джульетта уже завела роман с французским офицером, расквартированным по соседству.
– О-ля-ля, мисс, – сказал Сирил.
1950
Джульетта угробила утро на чтение учительских отзывов о передаче «История: взгляд назад». (А как еще можно смотреть в историю, спрашивала она себя, если ты, конечно, не Кассандра?) Эта серия передач тоже принадлежала Джоан Тимпсон, а теперь свалилась на Джульетту. Джульетта даже обрадовалась, когда в ее кабинет бочком пробралась фройляйн Розенфельд, прижимая к груди немецкий словарь, как пластрон кирасы, и сказала, что «ищет Бернарда».
– Бернарда? – вежливо удивилась Джульетта.
– Мистера Прендергаста.
Джульетте никогда не приходило в голову, что у Прендергаста может быть имя.
– Нет, я его сегодня вообще не видела. Я могу чем-то помочь или вам нужен именно он?
– О, ничего конкретного. – Фройляйн покраснела.
Господи боже милостивый, подумала Джульетта. Фройляйн Розенфельд и Прендергаст. Кто бы мог подумать?
Джульетта дошла до Национальной галереи, уселась на ступени и съела свой обеденный сэндвич, одновременно без особого пыла разгадывая кроссворд в «Таймс». Сэндвич был с унылой рыбной пастой, от которой Элизабет Дэвид, вероятно, пришла бы в ужас, причем с полным правом. Со ступеней Национальной галереи было удобно наблюдать за возможным приближением сумасшедших венгерских женщин.
Но за ночь хотя бы рассеялся туман, и теперь Джульетта видела набухающие почки на деревьях и даже различала за шумом лондонского дорожного движения, как самозабвенно поют птички, готовясь к весне. Одни сплошные перышки, подумала она.
Джульетта посмотрела на часы, сложила газету, скормила недоеденные корки голубям на Трафальгарской площади и вошла в здание.
Она шла по пустынным галереям среди благочестивых мучеников, кровавых ран и очей, возведенных горé в молитвенной агонии. Невозмутимая Англия восемнадцатого века, с лошадьми, собаками и модными костюмами, ее тоже не взволновала, как и миленькие французские аристократы с их безмятежным неведением о надвигающемся терроре. Джульетта решительным шагом прошла мимо. Ее влекла иная цель.
«Ночной дозор». Перед картиной стояла скамейка, и Джульетта села, упражняясь, как ей казалось, в созерцании мрачности – хотя возможно, что картина, как и все остальное после войны, попросту нуждалась в чистке.
– Тенебризм, – сказал Мертон, садясь рядом и тоже глядя на картину.
Словно двое прихожан, случайно оказавшихся на одной и той же скамье в церкви. Рембрандта не любили ни он, ни она. Майлз Мертон предпочитал Тициана; Джульетта хранила верность прохладным голландским интерьерам.
– Тенебризм? – переспросила Джульетта. – Тень?
– Тень и свет. Одного без другого не бывает.
Джекилл и Хайд, подумала она.
– Chiaroscuro
[58], если хотите. Tenebrosi
[59] интересовались контрастами. Караваджо и так далее. Рембрандт, конечно, был мастером светотени. Я выбрал это место для встречи, потому что когда-то вы сказали мне, что в особенности восхищаетесь Рембрандтом.
– Я соврала.
– Я знаю.
– И вообще, – Джульетта уже не могла скрыть раздражения, – это не Рембрандт, это копия кисти Геррита Лунденса. «Рота капитана Франса Баннинга Кока», копия с картины Рембрандта. Там так и написано.
– Совершенно верно. Я решил, что в этом есть прелестная ирония. Оригинал, конечно, в Рейксмюсеуме. Он огромен – гораздо больше по размеру, чем копия Лунденса. А вы знали, что полотно Рембрандта вскоре после создания обрезали, чтобы оно влезло в определенный простенок в амстердамской ратуше? Бюрократический вандализм на службе дизайна интерьеров. Замечательно! – Его явно очень смешила эта история.
Джульетта положила газету на скамью меж собой и Мертоном. Теперь она предпочитала держаться от него на некотором расстоянии.
– Но кое-чего вы, возможно, не знаете, – продолжал он. – По еще более восхитительной иронии судьбы копия Лунденса была написана до того, как оригинал обрезали. Таким образом, теперь это единственное свидетельство оригинальной композиции «Ночного дозора» – такой, как она была задумана Рембрандтом. Подделка – хотя Лунденс не пытался никого обмануть – в некотором смысле правдивей, чем подлинный «Ночной дозор».
– Что вы хотите этим сказать?
Он засмеялся:
– Ничего. И вместе с тем – очень многое.
Они продолжали смотреть на картину в молчании.
– Вы долго не давали о себе знать, – сказал наконец Мертон. – Я уже начал думать, что вы сбежали.
– У меня были проблемы. – Она вытащила из сумочки записку и отдала ему.
– «Ты заплатишь за то, что сделала». – Он нахмурился.
– За мной следят.
Мертон опасливо дернулся, но оглядываться не стал.
– Здесь? – тихо спросил он.
– Я думала, это что-то серьезное, но оказалось, это лишь воскрешение из мертвых.
– Из мертвых?
– Нелли Варга.
– А, она, – сказал он. С заметным облегчением. – Боже мой, я ее помню. Одна из наших первых двойных агентов. Сумасшедшая. Она так тряслась над своей собакой.
– Мне сказали, что она утонула на «Ланкастрии».
– Да, мы так думали. Но в Сен-Назаре царил хаос. Полнейший хаос. Конечно, списки пассажиров толком не велись. Она вернулась в Англию через несколько лет после войны.
– С мужчиной?
– С мужем. Он, видимо, занял вакансию собачки. Она его подобрала в лагере беженцев в Египте.
– Она хочет меня убить.
– По какой-то определенной причине?
– Это я должна была присматривать за ее собакой.
– Правда? Я не знал.
– Собака погибла, когда была у меня под присмотром.
– Но ведь это уже древняя история?
– Только не для Нелли Варги. Я восхищена ее упорством. Или упорством ее любви.
