Физические изменения, которые выжгли в теле его сородичи. Зачем отступать, если можно пойти дальше?
А что дальше? Там ждала сила настолько губительная, что Надя через ужасную нить, связывающую ее с Малахией, почувствовала, как та пожирает ее тело. На глазах вены под его бледной кожей почернели от яда.
Это была сила богов – нет, намного хуже, чем любая божественная сила, с которой соприкасалась Надя. Это было что-то ужасное и жуткое, скручивающее его тело и сжимающее душу. Высасывающее остатки человечности, чтобы заменить ее на что-то свирепое и безумное.
Надя вскрикнула от боли. Казалось, это происходило и с ней тоже. Порез на ее руке накалился, обжигая руку и наполняя вены огнем.
Из его тела вырвались железные шипы, с которых закапала алая кровь. И когда он, тяжело дыша, выпрямился, Надя ахнула. Он походил на чудовищ, которые снились ей в кошмарах.
– Очаровательно, – пробормотал Малахия.
Он прижал когтистую руку к сердцу и нахмурился, словно почувствовал что-то необычное. Его голова сильно и болезненно дернулась. Молния, гром и стенания сотрясли собор.
Она шагнула к нему. Положила руку ему на грудь и почувствовала, как бьется его сердце. Из Надиных глаз хлынули слезы, когда она провела пальцами по его щеке.
– Что ты наделал, Малахия?
Все, что Надя чувствовала к нему, превратилось в пепел у ее ног, но разбитое сердце все так же сжималось при мысли, что она может потерять его.
В его черных глазах горело безумие – безумие и что-то до ужаса походящее на божественность.
Что, по сути, было равносильно безумию.
Он лишь молча покачал головой и отступил от нее на шаг. От безнадежности и невыносимого горя Надя притянула Малахию к себе и, не обращая внимания на железные зубы и безумие, поцеловала его.
На вкус он оказался как кровь, как предательство.
– Я чувствую это, – прошептала она, размазывая кровь по его щеке. – Что ты наделал? Я чувствую это.
Его глаза вновь стали светло-голубыми, так похожими на лед, и в них отразилась агония.
– Myja towy dzimyka. Myja towy szanka…
Он осторожно приподнял ее лицо своими острыми, как бритва, когтями, а затем поцеловал ее. И этот поцелуй оказался болезненно-нежным. Когда Малахия отстранился, его глаза вновь превратились в два оникса. Лед растрескался, выпуская тьму.
– Этого недостаточно.
– Малахия? – Ее голос дрожал.
Надя вцепилась в него, чувствуя, как он отстраняется все дальше и дальше.
Малахия поднял руку и костяшками пальцев коснулся ее щеки.
Он считал, что это исцелит зияющую рану в его больной душе, что это спасет его королевство. Но она видела, что он уничтожал себя. Стремительно разлетаясь на куски, он превращался во что-то пострашнее чудовища.
«Но у него все еще осталось его имя», – мелькнула у нее в голове отчаянная, неуместная мысль.
Слезы потекли по лицу Нади, когда она схватила руку Малахии и прижала к своей щеке, а затем поцеловала в тыльную сторону ладони.
Медленно вытянув руку из ее хватки, он распахнул свои черные крылья, взмахнул ими и вылетел в высокое окно собора. На их головы тут же посыпались осколки стекла. Но Надя не замечала порезов и крови, а стояла, прижав пальцы к губам.
Завеса над Транавией спала, и присутствие богов ощущалось вновь. Но теперь это казалось неправильным. Надя приготовилась принять гнев Маржени, но ничего не происходило.
Боги смотрели на нее, но не разговаривали с ней.
36
Серефин Мелески
Своятова Евгения Дрыбова:
«Своятова Евгения Дрыбова была последней известной девушкой-клириком. Но несмотря на благословение Маржени, она погибла на поле боя. Ее последние слова считаются пророческими: «Боги отступят, и многие не почувствуют их присутствия, а клириков станет рождаться меньше. Калязин обречен, если ничего не изменится, если война продолжится».
Житие святых Васильева
Серефин очнулся на полу святилища в окружении мертвых мотыльков и осколков стекла. Открыв глаза, он увидел, как девушка-клирик повалилась на пол в обмороке. Ее друг-аколиец кинулся к ней, но не успел подхватить ее.
Вокруг ее головы все еще сиял ореол.
– Надя, – прошептал юноша, приподнимая девушку.
Он покосился на Серефина и тут же напрягся, когда понял, что тот очнулся. Осторожно опустив девушку, аколиец потянулся за своим кинжалом.
– Знаешь, если мы убьем и тебя, то сможем закончить войну еще быстрее, – сказал он.
Он повернулся к Серефину, лениво поигрывая кинжалом.
– Вперед, – пробормотал Серефин.
Где Остия? В творившемся здесь безумии он потерял ее из виду.
Юноша внимательно смотрел на него. А затем перевел взгляд на двери святилища и покачал головой.
– Нет. Думаю, ты не похож на своего отца.
От этих слов Серефин почувствовал небывалое облегчение.
– С ней все в порядке?
Он сел, хотя ему вообще не стоило двигаться из-за очень большой потери крови.
Аколиец посмотрел на Надю, и черты его лица смягчились.
– Понятия не имею. Но после этого вопроса у меня еще меньше желания убивать тебя. – Он протянул руку. – Меня зовут Рашид.
Серефин уставился на него, забавляясь абсурдностью ситуации, но затем пожал руку:
– Серефин.
Рашид встал и подошел к аколийской девушке, которая лежала без сознания в нескольких шагах от них. Пока он осматривал ее, один большой серый мотылек опустился на пол перед Серефином.
– Ты остался один? – прошептал он, подставляя мотыльку указательный палец.
Крылья затрепетали. Нет. Мотыльки вернутся, как и звезды. Серефин изменился, и теперь ему предстоит понять, что же это означало.
– Слезь с меня, я в порядке, в порядке, – разнесся по собору голос аколийки.
Сузив глаза, она осмотрелась по сторонам.
– Где… – начала она, но так и не закончила свой вопрос.
Встав, аколийка подошла к Наде и опустилась на колени. Молния сотрясла стены собора. Она ударила слишком близко, хотя дождь снаружи утих, оставляя лишь морось. Серефин поднялся на ноги и оглядел зал, выискивая Остию.
Она лежала под колонной, как брошенная тряпичная кукла. От этого вида его тут же охватила паника. Ему показалось, что она не дышит. «Нет, только не Остия». Серефин опустился на колени рядом с ней, не решаясь склониться ниже. Боясь, что его опасения подтвердятся.
– Тебе нельзя умирать, – прохрипел он и коснулся ее рукой, вокруг которой тут же вспыхнуло несколько звезд. – Если мне не позволено умирать, то и тебе тоже.
