Кто бы мог подумать.
Призма по-прежнему сидела за столом. Ее хрустальная кожа сверкала и переливалась в лучах люстры дутого стекла. При виде Кэллама она радостно заулыбалась, при этом от ее зубов по блестящему белому полу разлетелись радужные зайчики.
– Привет, Чудо-мальчик, – поздоровалась она. – Что, уже пора менять экспозицию?
– Не сегодня. Я просто хотел показать Бессоннице панораму. Вы знакомы?
Улыбка Призмы теперь относилась к Нове.
– Виделись однажды. Рада снова тебя видеть, – она протянула руку. Пожимая ее, Нова отметила, что рука на ощупь оказалась холодной и твердой, как настоящее стекло. Вот, подумала она, еще Одаренная, против которой дротики с Агентом N могут оказаться бессильны.
Хотя трудно было представить, кому и зачем могло потребоваться нейтрализовать Призму. Насколько Нова понимала, женщина состояла из чего-то вроде хрусталя и… и все. Ее единственной «силой» была красивая необычная внешность – когда свет падал под правильным углом.
– Милости прошу. – Призма гостеприимным жестом пригласила их пройти. – Членов Совета пока нет, так что можете все посмотреть в тишине и покое.
Они миновали круглый вестибюль с выставочными витринами и пафосными картинами, но Кэллам не стал задерживаться возле них. Он не удостоил комментариев прославленные артефакты и пропустил даже огромное полотно, посвященное поражению Аса Анархии в День Триумфа – ту самую картину, которая так возмутила Нову. Вместо этого Кэллам вывел ее через широкую дверь в короткий коридор. Пройдя мимо кабинета Цунами, они оказались у выхода на смотровую площадку штабного небоскреба.
Шагнув вперед, Нова поежилась от холода. Вокруг были стекло и сталь – и у них под ногами, и сверху, над головой. Кэллам прошел вперед и положил руки на поручень, идущий вдоль прозрачной стены.
Нова тоже шагнула вперед.
И у нее перехватило дыхание.
Она в жизни не видела ничего подобного. Сколько раз она лазала по крышам домов, даже небоскребов, но ни разу не забиралась на такую высоту. И никогда не видела свой город, Гатлон, лежащим перед ней. Это было как во сне. Вдали виднелся залив, в воде расплавленным золотом переливалось утреннее солнце. Нова увидела сразу и Сентри-бридж с его величественными пилонами, и Стоктонский мост с изящными арками несущих тросов. Там – Торговая башня, ее витой стеклянный шпиль виден издалека, а вон старинный отель «Вудроу», на его кирпичной стене спустя столетия все еще сохранилась древняя рекламная надпись. Все это она видела тысячи раз, но никогда – так, как сейчас. С такой высоты не были заметны уродливые шрамы города, оставленные временем. Не было видно полуразрушенных зданий. Брошенных и обезлюдевших районов. Гор мусора на тротуарах улочек и переулков. Сюда не доносился шум, ничто не нарушало тишины. Ни сирен, ни криков, ни автомобильных клаксонов. Ни мяуканья бродячих кошек, ни карканья ворон.
От этой картины захватывало дух.
– Знаешь, что самое удивительное? – спросил Кэллам. Он вытянул руку, и Нова проследила взглядом за его пальцем, который указывал на Городской парк – его зеленые газоны и деревья, окрашенные цветами осени, казались неожиданным оазисом, островком в море бетона и стекла. – Видишь вон то дерево, в юго-восточном углу парка? Вечнозеленое, которое возвышается над малорослыми лиственными? Это королевский кипарис. Знаешь, как растут эти деревья?
Нова смотрела на парня, не понимая, к чему он клонит.
– Допустим, не знаю.
– Медленно, – сказал Кэллам. – Очень медленно. А значит, люди, которые посадили это дерево, наверняка знали, что придется ждать много лет – десятилетий, – прежде чем они смогут отдохнуть в его тени. А может быть, им это и не нужно было. Может быть, они его посадили в надежде, что дети или внуки или совсем незнакомые люди через много поколений после них смогут посидеть под кроной этого дерева. И, возможно, кто-то вспомнит добрым словом человека, которому пришло в голову посадить здесь маленький саженец.
Он замолк, а Нова наморщила лоб. Это и есть та важная вещь, которую Кэллам рвался ей показать?
– А еще поезда, – добавил Кэллам. – Поезда – это очень круто.
Нова что-то промычала и стала придумывать, как бы повежливее смыться отсюда и вернуться к работе.
– Ты только подумай о первых паровозах. Разработки, проектирование, ресурсы… Должно быть, все начинается с веры, а? С твердой уверенности, что у всего этого есть будущее – путешествия, промышленность, торговля. Ведь не было никакой гарантии, что когда-нибудь будут проложены пути, соединяющие все города, порты, – но ведь хватило же кому-то убежденности, чтобы продолжать работу во что бы то ни стало.
– Кэллам…
– А алфавит! – продолжал он, поворачиваясь к ней. – Ты когда-нибудь задумывалась об алфавите?
– Хм…
– Подумай о нем. Буквы – это же просто черточки на бумаге. Но когда-то кому-то вдруг пришло в голову наделить их смыслом. Да еще и научить этому других людей! Представить себе способ записывать мысли, идеи и обмениваться… поначалу это, должно быть, казалось невозможным, но они не отступали и думали о великих последствиях. Разве это не фантастично?
– Кэллам, – повторила Нова, на этот раз тверже. – Что ты хочешь этим сказать?
Вздрогнув, будто очнувшись от своих грез, он внимательно – и немного грустно – посмотрел на Нову.
– Я хочу сказать, что Ас Анархия, какими бы ни были его мотивы, представлял собой разрушительную силу. Он крушил все вокруг себя. Но мы становимся неизмеримо сильнее и лучше, когда вкладываем свои силы в создание вещей, а не их разрушение.
– Разумеется, – едко вставила Нова, – а созидатели – конечно же, Отступники.
Кэллам развел руками.
– Они стараются, но никто не совершенен. Как ты сама сказала, даже Ас Анархия сражался за дело, в которое верил – за дело, которое стоило того, чтобы за него сражаться. Но он ничего не создал, не построил. Вместо этого он убивал, разрушал и оставил мир в руинах. Результатом стала не свобода для Одаренных. А двадцать лет страха. Двадцать лет, в продолжение которых люди не писали книг, не сажали деревьев, не строили небоскребов – у них этого и в мыслях не было. Все думали о том, как бы пережить еще один день. – Кэллам сухо улыбнулся. – Но… Агент N – тоже разрушительная сила. Он опустошает, но не восстанавливает. Я очень опасаюсь, что это шаг назад, для всех нас.
Они молчали не меньше минуты, а потом Кэллам вдруг со стоном взъерошил волосы.
– Прости. Сколько раз мне говорили, что я становлюсь занудой, когда начинаю об этом говорить, но иногда ужасно обидно становится, как увидишь все это, – он раскинул руки, словно хотел обнять лежащий внизу город. – Сколько же там всего, достойного восхищения. Как можно желать нанести всему этому вред? Как могут люди просыпаться по утрам и не думать – смотрите, а солнце-то до сих пор в небе! И я еще дышу! Это же невероятно! – Он засмеялся и снова повернулся к Нове. – Если бы я мог сделать так, чтобы каждый увидел… я хочу сказать, больше, чем на минутку, тогда… я даже не знаю. Я просто не могу не думать, что тогда мы все начали бы что-то создавать. Все вместе, в кои-то веки.
