– Интересно, – Максим перебил Диму, рассуждавшего о судьбе мёртвых художников из приходной книги. – Почему они не пошли за тобой?
– Что? – Дима посмотрел в зеркало заднего вида. – О ком ты?
Водитель довольно быстро привык к их русской речи и уже не реагировал на неё. Удовлетворился кратким объяснением: «Мы студенты из России».
– Они пошли за нами, а тебя отпустили, – пояснил Максим. – Я был уверен, что их меньше всего заинтересует Аня, а мы с тобой…
– Это почему?! – возмутилась Аня. – Нет, я бы не против. Как-то мало радости, когда тебя преследуют. Но с чего…
– Пошли за нами, а тебя отпустили… И что ты хочешь услышать в ответ? – неожиданно огрызнулся Дима.
– Ничего. Просто размышляю.
– Наверное, подумали, что я со своей тростью всё равно далеко не убегу, – спокойнее ответил Дима.
После этих слов разговор в машине прекратился. Каждый сидел молча.
Чем дальше они отъезжали от Уараса, чем более извилистой становилась горная дорога, тем сложнее было сопротивляться накатывавшей дрёме. Аня накрыла колени палантином. Совсем новенький. Тёплый и красивый. Максим о нём и не вспоминал. Убаюканная на поворотах, Аня уснула, однако не прошло и десяти минут, как её разбудил кошмар – жуткие образы безголовых людей с озлобленными лицами на груди. Напуганная привидевшимся, Аня поначалу растерянно восстанавливала дыхание, а потом рассмеялась над собственной впечатлительностью. Дело было в расшифрованном вчера письме. В нём Гаспар Дельгадо утверждал, что ему удалось найти упоминание нескольких полотен Оскара Вердехо – художника, сбежавшего из Города Солнца и ещё долгие годы жившего у себя на родине, неподалёку от Севильи.
Несчастный солярий, окончивший жизнь в помешательстве и нищете, объявился в Испании лишь в конце тысяча восемьсот девятого года, а до того не меньше трёх месяцев вынужденно томился в Лиме. Покинув Город Солнца – добровольно или после изгнания, – он остался без документов и каких-либо средств, а значит, не мог так просто вернуться домой. Вердехо знал о предстоявших трудностях, поэтому бежал из возрождённого Эдема с некоторыми из своих полотен. Гаспар Дельгадо установил факт публичной продажи двух картин. Самих полотен он найти не смог и в итоге довольствовался их описанием, раздобытым в Национальном архиве Перу.
Не сомневаюсь, что речь идёт именно о нашем Вердехо, однако не исключаю ошибку заочной атрибуции. Как ты понимаешь, совпадение имён и дат ни в коей мере не считается доказательством, но уж прости, ничем другим порадовать не могу.
В двух упомянутых Гаспаром картинах ничто не указывало на прежнюю лёгкость, свойственную работам Вердехо в его молодые годы, а также тем работам, которые он почти двадцать лет продавал через дель Кампо и коллекционера с его приходной книгой. По словам Гаспара, обе картины были воплощением животного ужаса.
На одной изображалась осада некой каменной крепости; её штурмовали выбегавшие из джунглей индейцы. Причём часть из них были нарисованы безголовыми, но с разъярённым живым лицом на обнажённой груди, а часть – с деформированной, приплющенной головой, украшенной красными перьями. Над крепостью, по словам Дельгадо, возвышались колья с нанизанными на них людьми.
Истинное умопомешательство. Неудивительно, что наш Вердехо так и не пришёл в себя, а после Перу заделался сапожником. Думаю, южноамериканский климат подействовал на него не лучшим образом. Вспомни и то, что в Испанию он вернулся обезображенный оспой, да и в целом истощённый болезнями.
На второй картине и вовсе изображался закованный в цепи мужчина. Он стоял на некоего рода помосте в окружении колониальных домиков и отдельно обозначенной мавританской церквушки, на фоне поросшей лесом горы.
Знаю, Серхио, тебе представится, что и помост, и домики – это то, что мы видели на рентгенах «Особняка» Берга, но умоляю не торопиться. Не выстраивай мраморного гиганта своих выводов на глиняных ногах моих гипотез. И Вердехо наш – не наш. И рисовал он растеряв последние крупицы разума. И описание полотна в документах скупое, составленное только для общей характеристики.
Так вот мужчина, закованный в цепи, горит. Точнее так, привожу по тексту с некоторыми сокращениями, – «целиком объят пламенем и своим образом, а прежде всего искажённым лицом, выражает наивысшее страдание, отпущенное живому человеку и, по всему, уготованное ему в аду за самые страшные из грехов».
Предлагаю пока забыть об этих чудесных сценах. В любом случае, толку от них мало.
Аня не ожидала, что её так впечатлят кратко описанные сожжение и горстка безголовых людей. Сейчас, успокоившись, она только пожалела, что не может вместе с Максимом посмеяться над своими страхами. Максим спал. Вскоре Аня и сама уснула. На этот раз проспала до тех пор, пока их всех не разбудил водитель. Они прибыли на место – остановились посреди зеленеющих холмов и огороженных бетонными заборами полей, на обочине неразмеченной двухполосной дороги. Само селение, по словам водителя, осталось чуть позади.
Дима первый выбрался из машины и теперь бодро переставлял трость по асфальту. О недавней размолвке с Максимом не вспоминал. Довольный, торопился к музею – серому зданию, больше похожему на мавзолей какого-нибудь обедневшего правителя или, скорее, на разросшуюся вширь трансформаторную подстанцию. Ни вывесок, ни афиш. Аня никогда бы и не заподозрила, что здесь расположен чуть ли не единственный музей, посвящённый чавинской цивилизации.
На ходу, повернувшись к Максиму, Дима сказал:
– Значит, твой папа был прав.
– О чём ты?
– Что бы там ни происходило в Городе Солнца, под конец его соляриям явно пришлось невесело. Затрапезный и дель Кампо начали вербовать всяких художников где-то в семьдесят седьмом году, верно? Ну, если судить по тому, когда официально умер твой Берг.
– Вербовать, – усмехнулся Максим.
– А торговать картинами они начали только с девяносто третьего. Это если судить по приходной книге коллекционера. Значит, лет пятнадцать они жили в своё удовольствие, а потом вспомнили стоны голодающих и ворчания критиков. Причём хорошенько вспомнили, если даже картины для продажи стали рисовать на своих старых полотнах, созданных в абсолютной творческой свободе. Вспомни, каким годом датирована внутренняя картина Берга.
– Девяносто третьим, – кивнул Максим.
– Вот! Сходится. Значит, поначалу в Городе Солнца был райский рай, а потом у них что-то произошло и начались все эти закованные в цепи мужики с их искажённым лицом и наивысшим страданием.
– И что же там случилось? – спросила Аня.
– Как что? – отозвался Максим. – Напали безголовые индейцы. Я бы тоже испугался.
– О да! – рассмеялся Дима.
Максим, поднявшись в музей, рассчитывал сразу попасть к доктору Мельгару; Аня передала ему записку, утверждавшую, будто они друзья Гаспара Дельгадо, однако помощник доктора заявил, что Вальтер Хосе занят и сможет принять их часа через два. Максима с Димой это известие не расстроило. Пребывая в хорошем настроении, они согласились подождать, а чтобы не терять времени, вернулись к машине – с водителем «форда» Дима договорился о почасовой оплате – и отправились осматривать раскопки. Попутно обсуждали всё, что им было известно о цивилизации чавин – по переписке Шустова с Дельгадо и по уже прочитанным Димой книгам.
