…сгоревшую надежду не купить. А они все мне поверили, что получится, что…
— Умеешь ты находить неприятности, женщина, — с легким упреком произнес тьеринг.
Он появился по первому зову, правда, не моему, но Бьорна. Вошел в дом. Потянул носом вонь и поинтересовался:
— Кого хоронить будем?
С ним пришли еще четверо, а я протянула горшочек. Открытый.
Он сунул пальцы и, понюхав, нахмурился. А затем спросил:
— Кто?
— Шину, — ответила я и кивнула, когда тьеринг добавил пару слов на своем.
Одна ли она ввязалась в это дело или втянула за собой того, кого и мужем-то не считает? А если не втягивала, то знает ли он? Догадывается?
— Надо убрать это. А лавку сжечь, — мне удалось произнести это спокойно.
Почти.
Наверное, голос все-таки дрогнул, если тьеринг, положив руку на плечо, сказал:
— Я помогу ее вернуть…
Здесь ведь не только наши товары… не на одну сотню золотых… и пусть часть лишь, но серебро оплавится… серебро еще выкопать можно, а что сделать с резной костью?
Искушение вынести все ценное было огромным, но тьеринг покачал головой:
— Нам не нужны лишние вопросы… и вы, уважаемый…
Лекарь выглядел растерянным.
Он был достаточно умен, чтобы понять: начнется разбира тельство и пострадают все.
— Хорошо, — тихо произнес он. — На уста мои ляжет печать молчания, клянусь в том светлой памятью… и полагаю, что вы, госпожа, нынешнюю ночь проведете подле постели мальчика, который нуждается в заботе… а мне придется отлучиться, ибо далеко не все нужные лекарства я взял…
Бьорн ушел за господином Нерако. Верно, мало ли что может произойти с человеком столь достойным ночью?
Я же…
Хотелось и плакать, и кричать…
Почему?
Чего ей не хватало?
Доверия?
Или уверенности, что заработать можно, торгуя обыкновенным товаром? Денег? Сомневаюсь, что Хельги беден или жаден. Новую шубу из чернобурки я заметила, но… денег не бывает мало? Или дело в чем-то ином, мне непонятном?
Шину была в лавке.
Ковыряла отмычкой в замке. Вот уж и вправду никогда не знаешь, какие таланты человек скрывает.
— Не стоит, — сказала я и протянула ключ. — Возьми… и было бы хорошо, если бы ты сейчас забрала весь свой товар и исчезла…
Шину побледнела.
Слегка.
Поднялась. Дрожащей рукой оправила платье…
А ведь тьеринг после этого будет прав, забыв дорогу к моему дому.
— Только это невозможно, верно? Обычно такие сделки если и заключаются, то на всю жизнь… и ты прежде подобным занималась, верно?
Молчит. И кривится. И тоже плакать хочет? Клянет себя за неосторожность? Что стоило припрятать столь опасный товар… или собиралась, но не успела?
Я не хочу узнавать подробности. Придется.
— Зачем?
— За мной… долг… остался, — тихо произнесла Шину. Смотрела она в пол. — Мой супруг… взял большую партию, а после умер… он убрал ее в тайник, а мне не сказал куда… убрал и умер. Я искала. Я обстучала весь дом, только… ничего…
— И тогда ты решила уйти?
Кивок.
Конечно, кто бы ни дал проклятое зелье, пусть спрашивает с законных наследников, а не с несчастной женщины, которая осталась без крова и средств к существованию.
— Пока вы… сидели тихо… меня не трогали… а вы полезли на ярмарку… и многие говорили, что мы хорошо торговали… золото… много золота. — Она тихо всхлипнула и лицо руками закрыла. — Меня нашли… и сказали, что если… что долг теперь на мне, и они понимают, что… я не смогу его отдать сразу. Они готовы подождать… а если я буду делать что скажут, то мой долг не увеличится…
И она согласилась.
Кто бы не согласился. Только… я больше не верила. Смотрела и не верила… быть может, конечно, все дело в страхе, одинокую женщину легко испугать, но… легкий аромат лжи портил ощущение.
А Хельги сжал кулаки.
Злится?
На меня? На нее? На тех нехороших людей, что воспользовались шансом?
И сколько она получила бы? Сомневаюсь, что Шину стала бы работать только на погашение мифического долга. Нет, ради долга так не стараются.
— Лавку я сама нашла. — Она вскинулась. — И все, что говорила… правда. Но еще ко мне отправляли бы людей, которые ищут забвения… это дорогой товар. Особый. И вам стоит сделать вид, что вы о нем не знаете.
Поздно.
— Нет. — Я открыла замок. И крышку откинула. Достала глиняный горшочек и, взвесив на ладони, позволила ему упасть.
— Я знаю, кто тебя примет. И кто присмотрит, чтобы ты не ушла, пока не будешь готова…
В темном храме найдется место еще для одной потерянной души, пусть бы она пока пребывала в теле…
— Двадцать золотых, — тихо произнесла Шину.
…и горшочков около сотни. Велико искушение вернуть их владельцам, но останавливает понимание: они не позволят так просто избавиться от себя.
Нет.
Действовать нужно радикально…
Шину увели.
Она не сопротивлялась, не цеплялась за руки, умоляя пощадить, она… будто разом потеряла интерес к жизни. Только в дверях произнесла, не оборачиваясь:
— Зря ты думаешь, что они тебе поверят… а если и так… безнаказанным это дело не оставят.
Понимаю.
И тем горше…
…только все равно…
Пожар и побег? Давка вспыхивает с четырех сторон. В ней останется довольно глиняных черепков, да и весь товар, который погибнет в пламени, хорошее алиби… Меня здесь нет. Я стою, смотрю, как догорает наша надежда на спокойную жизнь, и стараюсь не разрыдаться.
— Ничего. — Тьеринг разворачивает меня и обнимает, и теперь я не вижу огня, но лишь всполохи на броне Урлака. — Так оно правильно… боги видят.
Видят.
Мой взгляд останавливается на тени, которая не делает попыток притвориться человеком. Чернолицый бог смотрит на огонь.
Улыбается.
И как это позволите понимать?
Колдун пришел в себя к утру. Он открыл глаза, захрипел, выгибаясь, и я почти смирилась с тем, что нынешняя ночь будет худшей в моей нынешней жизни. Но хрип перешел в кашель, и мальчишку вновь вырвало. А когда я поднесла к губам его чашу с отваром, он сделал глоток и открыл глаза.
— Что…
Голос сиплый, сорванный.
А вот взгляд вполне ясный.
— Твоя старуха тебя травила, — сказала я и отвернулась к окну. За тонким слоем папиросной бумаги рождался рассвет. Небо, пока еще темное, прорезали тонкие нити солнца.
