Этого мало? Но ведь Наместник платит из казны за содержание женщин, а Юкико ест мало… и работать сможет быстро, если ребенка убрать.
Куда?
Об этом не госпоже Мисаки думать.
Она вовсе желает забыть о неудачной своей дочери. Муж? Муж изволил несвоевременно отбыть в Цихун, откуда вернется разве что к зиме. Он не будет против. Он понимает, сколь важно для госпожи Мисаки доброе имя…
Юкико была тихой.
И вправду, дитя снега. Ее кожа была бела и без рисовой пудры. Круглое личико с еще детскими чертами и застывшим в глазах удивлением, будто она так и не поверила до конца, что все это случилось с нею.
Ее мутило по утрам.
И днем тоже.
И порой она вовсе не вставала с постели, то ли от дурноты, с которой не умела справиться, то ли от другой, внутренней боли. И Иоко ничего не могла поделать.
Она сама готовила травяной отвар из коры ивы и корней валерианы, добавляла щепоть ромашкового цвета и толику слов, услышанных от старой няньки. Она приносила отвар в комнатку Юкико и, опустившись на циновки, разливала его по чашкам.
Не церемония.
Она раскладывала рисовые колобки и полупрозрачные куски желе из водорослей, но Юкико почти не прикасалась к пище. Она и вправду считала себя виноватой.
Сложно придется.
Одна я бы выжила.
Наверное.
Я ведь привыкла быть одной в том, в своем мире, а здесь… мне придется иметь дело с женщинами, которым нужна профессиональная помощь. А что я знаю о психологии?
Всегда считала ее глупостью.
Араши…
Вот уж действительно дитя бури. Здесь, кажется, умеют давать правильные имена. Или наоборот? Имя определяет судьбу…
Ее привела тетка.
Крупная женщина с набеленным лицом, с зонтиком, который она держала крепко, будто опасаясь, что его украдут. Хотела бы я взглянуть на безумца, рискнувшего связаться с госпожой Рани.
— Вот, — второй рукой она держалась за узкое плечико юноши, — заберите ее. Я заплачу столько, сколько скажете…
Юноша оказался девушкой.
Она была единственной дочерью брата госпожи Рани. Славный воин, известный мастер меча, к которому ученики приходили со всех Островов, он совершил в жизни одну ошибку: женился на слабой женщине. Почему слабой? А сильная не умерла бы в родах, оставив мужа наедине с младенцем.
И ладно бы сына подарила, о котором мастер Сан мечтал.
Дочь.
Ему бы кормилицу нанять, а после отослать дитя госпоже Рани, чтобы воспитала она, как воспитывала четверых собственных дочерей. Но нет… кормилицу-то он нанял, а после стал учить дочь тому, чему девушек не учат.
Где это видано, чтобы девка оружие в руках держала?
Ну, кроме мухобойки…
Она говорила, наливаясь красным гневом, выплескивая свое праведное, как ей казалось, возмущение. Араши слушала.
Пританцовывала.
И поглядывала на Иоко сквозь длинную челку.
Она была… не такой.
Совсем не такой.
И первым порывом Иоко было отказать от дома этой странной девушке, которая вовсе не выглядела ни обиженной, ни растерянной, ни нуждающейся в защите. Обряженная в штаны хакама из черного хлопка и в черную же рубаху длиной до середины бедра, она, казалось, не испытывала ни малейшего смущения.
Отец учил ее на совесть.
И возможно, знал, для чего делает это, да только сказать не успел. Однажды ночью душа его покинула тело, и Араши осталась одна.
Дети не могут жить одни.
И госпоже Рани пришлось взвалить на себя заботу о сироте, чему сирота совсем не обрадовалась. Она оказалась нагла, дурно воспитана и строптива. Она не желала работать на поле и не умела работать в доме… она перечила всем и во всем…
— А потом она заявила, что сама себе выберет жениха. Ха! — Тетушка хлопнула себя по бедрам, и бамбуковая рукоять зонта опасно затрещала. — Я хотела ее побить палками…
…но терпение Араши закончилось.
Она сломала палки.
И побила горшки. И сказала, что если ее так называемый жених дерзнет заглянуть в дом, то ему же будет хуже…
— Сколько вы хотите? — Тетушка выдохлась.
Араши смиренно застыла, только темные, что дикая вишня, глаза ее лукаво поблескивали. И губы дрожали, и вряд ли от сдерживаемых слез.
— Пятьдесят лепестков. — Иоко решилась.
Кто она, чтобы отказывать от дома девочке, которая еще не понимает, насколько жесток этот мир.
— Просите больше, — голос Араши оказался звонок. — Отец оставил три сотни… и еще нефритовых статуэток…
— Лжешь, маленькая дрянь! — взвизгнула госпожа Рани.
— Их она успела припрятать, как и шелк, из которого мне фурисодэ шить должны были… плевать на шелк. А вот отцовские клинки пусть вернет. Они мои по праву.
— Да пусть у тебя язык отсохнет…
Госпожа Рани хватала воздух губами, сделавшись похожей на большую рыбину.
— Сделайте так, как говорит девушка. — Иоко не умела спорить, но, странное дело, близость Араши будто придала ей сил. — И уходите с миром… она больше не побеспокоит вас.
Клинки доставил слуга.
И с ними — сверток темно-лилового шелка, расшитого серебряными лилиями. Ткань была чудесной… и испорченной.
— Да уж… — Араши сунула палец в дырку. — Теперь только на тряпки… жадная она и безголовая… а вы тоже меня учить станете?
— А есть чему? — Тогда, кажется, Иоко впервые за долгое время улыбнулась.
ГЛАВА 6
Мы встретились тем же вечером.
Наверное, я могла бы еще несколько дней притворяться больной, и никто из них не посмел бы потревожить покой госпожи, но… моя натура была против.
А потому…
Наряд из шелкового платья с длинными рукавами.
Широкие красные штаны.
Скользкий пояс змеей обвивается вокруг талии. И девочка, встав на табуретку, расчесывает волосы. Она ловка и спокойна, будто не происходит ничего необычного. А может, и вправду не происходит? И я себе придумываю… но откуда это щемящее неприятное ощущение в груди?
Тревога.
И страх.
И кажется, у нас с Иоко дрожат руки, а это нехорошо. Хорошо, что эти руки можно спрятать в широких рукавах кимоно. Прохладный шелк ластится к коже, но отсутствие нижнего белья несколько смущает.
Привыкну.
Я отказываюсь от рисовой пудры.
И от краски.
И от черного лака, которым полагается покрывать зубы. Впрочем, что-то подсказывает, что и Иоко избегала этой процедуры. К счастью, боги наградили ее достаточно крепкими зубами, чтобы не нуждаться в огахуро.
[15]
