Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…
Эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.
Боль пульсировала в груди.
И в животе.
И это было непонятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива — я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь, — Иоко заболела?
Отрава?
И все одно непонятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…
Выгода? Пропавшие деньги? Вполне возможно… если бы мать попросила, Иоко… свои отдала бы точно, а вот чужие? Нет, версия хороша, однако сумма отнюдь не так велика, чтобы рисковать убийством. Убийц здесь не жаловали вне зависимости от пола и возраста, а отправляться на плаху ради пары дюжин золотых монет… помнится, батюшка оставил за собой изрядно золота, чтобы семья могла жить безбедно.
Я поставила чашку на траву.
Тогда иной мотив? Скажем… скажем, стыд? Дочь, открывшая Дом призрения, позорила ее? Но… нет, тоже не сходится. Если первой хозяйкой печального дома являлась императрица, да и согласно законам, владеть домом могла лишь женщина знатного рода, то это не может быть стыдным или аморальным. Нет, я определенно чего-то не понимаю, но обязательно выясню. И пожалуй, стоит заглянуть в гости к матушке…
Боль ушла, вот только чай оказался чрезмерно горек. И я вернула чашку на поднос. Встала… и вовремя, поскольку со двора донесся крик:
— Где эта старая потаскуха?!
Голос был молодым и звонким, и потому услышали его все обитатели дома. Да и сам он разом утратил сонность…
— Есть тут кто живой?
Что-то громыхнуло.
— Выходите…
Я стряхнула травинки, прилипшие к кимоно. Пожалуй, стоило бы сменить платье, но что-то подсказывало: гость несколько нетерпелив и вряд ли дождется, пока я приму достойный визита вид.
— Там… — оннасю дрожала, — там пришли… двое с палками пришли. И шумят.
— Ничего. — Я постаралась ободряюще улыбнуться. — У нас тоже хватает палок.
Вот только сердце мое болезненно сжималось, предчувствуя неприятности. Да и у Иоко имелись все основания опасаться мужчин с палками.
— Эй вы там…
— Чего орешь? — голос Араши был полон дружеского сдержанного участия. И я поспешила, пока конфликт не перешел в иную плоскость.
Во дворе и вправду было двое мужчин.
С палками.
Молодые, но изрядно бледные и помятые, вид они имели весьма агрессивный. Темные их одеяния, некогда весьма роскошные, были грязны. Плоские лица опухли. А волосы, заплетенные в косицы, лоснились от жира.
В руках оба сжимали палки, старший время от времени ударял своей по забору.
Араши стояла на пороге с заветным мечом, обнажать который, к моему великому облегчению, она не стала. Но всем своим видом она демонстрировала полную готовность вступить в схватку. И как ни странно, этого хватило, чтобы гости держались во дворе.
Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.
— Кто вы, — я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже, — и что вам нужно в доме моем?
Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.
— А ты кто такая?
Старший покачнулся.
Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были в отличие от умения ими пользоваться.
— Я Иоко, хозяйка этого дома, — сказала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно.
— А… — потянул старший, утыкая палку в землю, он опирался на нее, словно на трость, и покачивался. — Значит, это ты…
Он явно хотел что-то добавить, но слова потерялись. И он стоял, покачивался, шевелил бровями, пытаясь казаться одновременно и грозным, и задумчивым, но был всего-навсего смешон.
— Это я, — согласилась я. — Я — большей частью всегда я… а вы — это вы… и могу я узнать, что привело двух достойных юношей в скромную нашу обитель?
Юноши икнули.
Переглянулись.
— Ты должна отдать нам деньги.
— Какие?
— Эта старая шлюха их украла!
— Боюсь, вы ошиблись местом. — Я позволила себе тень улыбки. — Под крышей этого дома собрались женщины достойные, а если вы ищете юдзё…
Старший засмеялся, громко и визгливо, он и палку выпустил, согнулся от смеха, обнимая бока руками. Младший же веселья не разделял. То ли был более трезв, то ли более скептичен.
— Женщина, не зли нас, — сказал он, легонько пнув братца. — Сохрани свой длинный язык, чтобы лизать зад Наместнику, от которого кормишься…
А вот это оскорбление, произнесенное при свидетелях — да будут милостивы боги к душе Шаорахха Многомудрого, который дозволил женщине выступать в суде, — могло дорого обойтись обоим.
Я запомнила.
— И отдай нам старуху… нечего ей здесь делать.
— В моем доме нет старух, и я не понимаю, о ком вы говорите…
— Шину! Отдай Шину! — Старший утер глаза ладонью. — Она к тебе ушла… забрала деньги… все деньги, которые наш отец скопил за жизнь, и сбежала… тварь… возвращай!
— Они лгут, госпожа. — Шину, чье благоразумие я несколько, кажется, преувеличила, вышла во двор. — Я клянусь посмертием, что никогда не брала чужого…
— Хватит, — я сказала жестко, как могла, и от слова этого, произнесенного звонким голосом Иоко, воздух замер. Мухи и те исчезли, не решаясь изводить нас гудением своим. — Шину пришла сюда по доброй воле. И уйдет тоже по доброй воле, не иначе. Вы же двое покинете этот дом сейчас же, если не желаете…
Палка просвистела у меня над головой и врезалась в стену, отскочила, покатилась по песку.
— Сука, — сказал незваный гость.
И поднял камень.
Я смотрела, как движется он, медленно, будто во сне. Вот раскрытая пятерня тянется к земле, гребет ее… я видела и желтые пальцы с синеватыми — весьма характерная примета — ногтями, и волосатое запястье, и камушки, которые больше не казались безобидными.
