— Впрочем, чего еще ждать от столь неблагодарной особы? — Матушка сложила руки, и рукава кимоно сомкнулись, скрывая и ладони, и металлические когти. — Надеюсь, когда-нибудь боги пошлют тебе просветление…
Уже послали, иначе, нежели божественным вмешательством, я свое появление в этом доме объяснить не способна.
— …а мне покой…
— Тоже очень на это надеюсь…
…и не слишком огорчусь, если покой этот будет вечным.
Матушка молчала.
И я не спешила продолжать беседу, как не предлагала пройти на террасу. Чаепитие? С нее станется яду в чай плеснуть… а может… надо бы выяснить, не появлялась ли матушка накануне моей болезни. И если так, то…
Подозрения.
И с тем колдуном, силами которого я поправилась, встретиться стоило бы, вот только подозреваю, что без денег он со мной говорить не захочет. А с другой стороны, попытка — не пытка.
— Я жду. — Матушка первой потеряла терпение.
— Чего?
— Денег.
— Каких? — Что ж, кое-что стало проясняться.
— Болезнь лишила тебя остатков разума? — Матушка позволила проскользнуть насмешливым нотам.
— Памяти.
— Что?
— К сожалению, я очень плохо помню то, что происходило со мной в последнее время. — Я все же направилась к террасе. В доме слишком много… не то чтобы любопытных, но эти женщины не слишком обрадуются, узнав о моей амнезии. — А потому действительно не понимаю, дорогая матушка… — получилось слишком уж насмешливо, — о каких деньгах ты говоришь.
— О тех, которые ты обязалась платить мне.
— За что?
— За дом.
Вот как… за дом, стало быть… и не только за дом. И неужели Иоко была настолько наивна, что действительно давала ей деньги?
Давала.
И не только свои… но все равно не понимаю. Матушка отнюдь не бедствует. И даже если она каждый день будет приобретать новое кимоно, что слишком расточительно — по натуре она довольно скупа, — ей хватит золота на многие годы, а она…
Или не в золоте дело? Не в тех крохах серебра, но в ее желании контролировать несчастную дочь?
В чем-то большем?
Кому-то настолько мешает не сама Иоко, но ее затея?
Кто-то из девочек?
Сложно. Но я разберусь. И с головной болью тоже.
— …и мне, безусловно, жаль говорить такое, но вряд ли ты найдешь дом в месте столь приличном и удобном дешевле… — Матушка говорила, разглядывая то ли сад, то ли собственные ногти. — А цены ныне выросли и…
— Денег не будет.
— Что?
— Не будет. — Я потерла виски, отрешаясь от тягучей этой ноющей боли. — Ни сейчас. Ни завтра. Ни вообще. Мы ведь договорились, что я оставляю себе этот дом и…
— Обстоятельства изменились. Я…
Я приложила палец к губам, призывая к молчанию. И видно, подобное поведение было настолько нехарактерно для Иоко, что матушка ее и вправду замолчала.
— Скажи, матушка, что ответит мне почтеннейший Гихар, прозванный Справедливым, если обращусь я к нему с просьбой показать мне тот свиток, в котором мой почтенный отец изъявил свою волю…
— Неблагодарная!
Этот визг разбудил кошку и спугнул воробьев, слетевшихся к пруду.
А я перехватила руку.
Когтистую такую руку, тонкую, но на удивление сильную… а ведь ей еще нет пятидесяти. Она рано вышла замуж. И рано овдовела. И привыкла быть хозяйкой не только в доме своем, но и в жизни…
— Пусти! — прошипела матушка.
— А еще я могу спросить его, как же вышло так, что мой отец, да пребудет душа его в седьмых чертогах, не позаботился о дочери, которую так любил, и нет ли в том злого умысла… а если есть, быть может, стоит мне обратиться к Наместнику и его колдунам, дабы установить правду?
— Ты не посмеешь!
— На то, чтобы заплатить взывающим, моих скромных сбережений хватит… а там… ты же знаешь, что воля души, согласно уложению от Аккая Свирепого, обязана быть исполнена.
— Дрянь!
— Поэтому подумай, матушка… — я отпустила ее руку, — стоит ли тебе появляться здесь…
Мне показалось, она все же не сдержится. Нападет.
Но матушка слишком хорошо владела собой.
— Ты и вправду все забыла, — сказала она. — Как и то, что тебе было отказано в нелепой этой просьбе… исиго Наместника отказался тратить силу на подобные глупости.
Она удалилась, не произнеся более ни слова. Но каждый жест ее, отточенный, выверенный, как и все в этой пьесе, выражал негодование и еще, пожалуй, печаль.
Да, был бы сын, он бы…
А собственно, почему так получилось? Один ребенок в семье — это, мягко говоря, необычно. Здесь уж или боги карают пару, не оставляя ей шанса, или женщина рожает, пока…
Матушка мне не показалась излишне чадолюбивой.
Вряд ли это важно.
Я вздохнула. А вот то, что в пресветлую голову Иоко забрела мысль вызвать дух покойного батюшки, это уже прелюбопытно. И не просто забрела, но сподвигла на кое-какие действия… другой вопрос, что ей было отказано.
К слову, почему?
Сколь помню, в свитках не было ограничений, и, по сути, любой житель Островов мог обратиться к Наместнику с просьбой… и даже не к Наместнику, но к одному из Высоких судей, если, конечно, хватило бы денег, чтобы покрыть судейский сбор и заплатить исиго-взывателю, а еще свидетелям и душеприказчику, которому вменялось оформить волю духа надлежащим образом.
Дорого?
Пожалуй… да, весьма, а потому не так уж часто подобные просьбы озвучивались. И если Иоко… нет, не помню.
Темнота.
— Госпожа? — От попытки поймать в этой темноте черную кошку меня отвлекла Шину. — Быть может, госпожа желает отвара? Мацухито составила новый букет из трав…
А то, не сбор, но букет из трав.
И подавать его надлежит не в термосе, а в крохотном чайнике, который стоит на другом чайнике, побольше, а тот уже на махонькой переносной горелке. Все привычно, церемониально, и теперь, пожалуй, я в этих церемониях вижу спасение. Действия, знакомые телу, отвлекают и успокаивают. Я жестом приглашаю Шину присесть и снимаю заварочный чайник. Отвар пахнет мятой и ромашкой, но слабо, едва уловимо.
— Скажи, — я позволяю травам настояться, — перед тем, как я… заболела, моя матушка навещала нас?
— Да. — Шину сидела, сложив руки на коленях.
— И мы поссорились?
Полупрозрачные ломтики не то желе, не то сушеных водорослей. Местные сладости казались мне донельзя пресными и еще имели отвратительную особенность застревать в зубах. А вот Иоко была большой любительницей этого вот… недопереваренного желатина.
