Ощущение грядущей беды становится острым. Ледяная игла, что впивается в сердце…
Страшно.
Я не хочу бояться.
Я…
Иду, опираясь на плечо Мацухито. Женщине благородного сословия не пристало разгуливать в одиночестве, пусть даже по дому Наместника.
Звон.
У колокола медный тягучий голос, а стоит прикоснуться к теплому его боку — глаза мальчишки-провожатого округляются, — и на меня снисходит удивительнейшее спокойствие.
Все будет…
…как-нибудь. Если что, к тьерингам всех отправлю… не откажут.
ГЛАВА 14
Зал.
Белые стены.
Светлый пол.
Веер черным пятном, и вторым — ворон… нет, не ворон — человек, который восседал на белой циновке. Он устроился напротив окна, и я видела лишь, что одежды его темны, а на высокой шапке-колпаке поблескивает белый камень.
— Иоко, отрекшаяся от рода, — возвестил мальчишка громко, и колокол за моей спиной качнулся, словно подтверждая, что я — это я, — явилась по слову высочайшего судьи Хицуро…
А про судей в свитке не было ни слова.
Глаза привыкали и к полумраку зала, и к тусклому свету, пробивавшемуся сквозь рисовую бумагу. И фигура уже не казалась комком черноты. Я по-прежнему не могла разглядеть лица.
Иоко поклонилась.
И Мацухито.
А девочка и вовсе распласталась на полу.
— Подойди, — голос был спокоен и лишен эмоций. — Сядь на красную циновку, женщина. Ты знаешь, что такое красный?
— Да, господин.
Он не насмехается.
Он утратил саму способность смеяться, ибо чиновник старшей вежливости
[19] — это не просто одежды цвета спекшейся крови, но и клятва, и не одна, и с каждой он отдает часть себя.
Иоко знала.
Откуда?
Память опять всколыхнулась, причиняя физическую боль. И улеглась.
А я разглядела лицо.
Старый?
Или нет?
Кожа бела, и значит, в роду отметились чужаки. Или дело не в крови, но в пудре? Нет, почему-то сама мысль, что судья пользуется пудрой, казалась мне до невозможности нелепой. Черты лица резкие.
Морщины глубокие.
Усы свисают длинными нитями.
Поблескивают красные стекла в очках, скрывая взгляд, дабы никто не мог прочесть судьбу свою. Судья сидел, поджав ноги, и складки темного платья его растекались по белой циновке. Поблескивала металлическая нить, и на шелке проступали тени родовых гербов.
Я разобрала Журавля и еще, кажется, Черепаху.
Подобное внимание ему пришлось не по нраву. Прежние ответчики, коих он на веку своем перевидал множество, боялись.
Виновны ли были, нет, но все равно боялись.
Одни прятали страх за показным безразличием. Другие облекали его в удобные одежды подобострастия, третьи… грозились, что было почти смешно.
Я моргнула.
И потупилась, как надлежит женщине скромной. Мне бы вовсе взгляд от циновки не отрывать, как это делает Мацухито, но… воспитание.
И любопытство.
Перед судьей поставили махонький переносной столик с огромной книгой, на которую он, не открывая, возложил ладонь. Вторую же пристроил на круглом шаре, сперва показавшемся мне каменным. Но в камне вспыхнули огненные искры, и значит…
…судьи слышат не только то, что говорят люди, ибо в словах часто скрывается ложь. А хороший судья прозревает истину, сколь бы тщательно ее ни скрывали.
Иоко слышала.
Где?
Когда? И почему она забыла об этом? Ах… все-таки к колдуну идти придется, сколь бы ни была неприятна ей сама мысль о том.
— Ты ли будешь женщина, прозванная Иоко?
— Да, господин.
Мой голос тих, но смею надеяться, лишен робости, ибо робеют те, кто чувствует за собой вину, а я… я ни в чем не виновата.
Искры полыхнули зеленью.
И значит, действительно своего рода детектор лжи. Полезная штука…
— Ты ли являешься хозяйкой Дома призрения, что стоит на улице Мастеров?
— Да, господин.
Искры кружились, словно рыбки в пруду, и поневоле я залюбовалась их танцем.
— Сколько женщин ныне находится на твоем попечении?
— Пятеро, господин.
Зелень успокаивает.
Убаюкивает.
Смотри-смотри… рыбки кружат-вьюжат… скоро зима… дрова должны привезти сегодня, а там… в лавках есть горячие камни, которые заряжают колдуны-исиго, и одного такого камня хватит, чтобы наполнить теплом целую комнату. Правда, стоят они до десяти золотых каждый… но если прикупить пару, ибо дом стар и хлипок с виду, а потому я не уверена, что дров хватит, чтобы согреть его.
Рыбки слушают.
Я говорю.
О своей жизни.
О своем доме… и да, я найму мастеров, которые обмажут стены смесью глины и соломы. И крышу… на крышу золота, которое выплатят в следующем месяце, должно хватить… если позвать того же исиго, чтобы сплел заклинание, которое сделает ее крепкой и не позволит ветрам проникать в щели. И тогда тепло не будет уходить…
Мне казалось, что сотня золотых много? Ничтожно мало…
А еще чужая воля ведет меня.
Зачем ему?
Не знаю. Но нет тайны… мы продадим гобелен, который починила Кэед… и шелковые шарфы… веера, расписанные Юкико… две сливовые ветви и еще море, созданное всего-то парой линий. Меня до сих пор поражает это ее умение…
Травы.
Шину знает толк в торговле, а потому я надеюсь, что мы соберем достаточно средств, чтобы не просто починить крышу, но и привести дом в порядок.
А там…
…что-то да будет…
Рыбки суетились. Рыбки тянулись ко мне, и если я протяну руку, они позволят коснуться влажной своей чешуи… рыбок на самом деле нет, это живая сила проклятой крови, заключенная в каменном шаре…
— Хватит, — этот голос отрезвляет, и рыбки прячутся.
А я моргаю, пытаясь справиться с головной болью. И еще пониманием того, что меня просто-напросто загипнотизировали, или как это здесь называется? Главное, что я совершенно не представляю, что рассказала… наверняка много лишнего, но…
— Подай госпоже воды…
Этот приказ исполняется незамедлительно. И мне даже помогают напиться. Вода холодная до ломоты в зубах и подкислена соком циннары.
