Нет, не так… не замечали меня, а тьеринг удостаивался внимательных, а порой и исполненных незамутненного любопытства взглядов. Последние принадлежали женщинам в годах, чьи приятная взору округлость, обилие украшений и солнечные круги Аматэра су Омиками на платьях выдавали в них свах.
Почтеннейшая профессия.
Прибыльная.
Вот только подходящих женихов в городе, верно, не осталось, если они на моего тьеринга уставились…
Моего?
Иоко согласилась: нашего. И что, если с лица не слишком хорош, а одевается так, что впору почернеть от стыда, но… он мужчина.
И состоятельный.
Свободный.
Вхожий в дом Наместника. Да и вообще Император ныне благоволит к тьерингам, а это что-то да значит…
Да уж, у моей девочки было свое собственное представление о том, что в этом мире важно. Пожалуй, если бы мы действительно могли беседовать, я бы сказала ей, что благоволение Императора — штука в высшей степени ненадежная. Она что ветер в ивах, как знать, куда подует, очарованный шелестом листвы…
Я едва не рассмеялась.
Вот уж… прежняя я была далека от подобной образности.
Мы остановились, удостоенные благожелательного кивка от господина в темных одеяниях, нарочито простых, но белые руки и ногти, спрятанные за длинными нефритовыми пластинками, выдавали в нем серьезного человека.
Как и две девчушки в роскошных фурисодэ.
Майко?
Лица их не тронуты пудрой, но этого слишком мало, чтобы обмануть меня. Глаза блестят, и блеск этот неестественного происхождения. Губы чересчур пухлы, и этот розовый оттенок появляется не сам собой. Легкие тени, капля румян. Кто бы ни рисовал им лица, он делал это умело.
Мой муж, да сожрут демоны душу его гнилую, часто повторял, что лишь гейши умеют создавать красоту, но даже им вряд ли удалось бы облагородить мое лицо.
Тьеринг и господин, от которого исходил едва уловимый аромат опиума, разговаривали, и беседу вели на северном наречии. Девушки, устав изображать восторг от встречи, разглядывали меня.
Я ждала.
Я слышала, как где-то далеко ударили колокола, знаменуя начало выступлений. Вспомнилось, что в эти дни лучшие из лучших выходят на помост, чтобы показать свой талант…
— Матушка вновь была права. — Девица в платье цвета спелой сливы обратилась к своей подружке. — Чем старше женщина, тем легче развязывает она свой пояс…
Вторая красавица захихикала и, одарив меня туманным взглядом, добавила:
— Только удивительно, что находятся желающие…
— Они просто не знают, где найти достойную спутницу…
— Отчего же. — Я и не поняла, что тьеринг прислушивался к разговору. До того он казался всецело увлеченным собственною беседой. — Много дорог ведет в Веселый квартал… правда, до сего дня мне казалось, что воспитанницы матушки Рюнай стоят своих денег…
Надо же, бывал…
А с другой стороны, чего возмущаться? Взрослый мужчина со своими потребностями и немалыми, как понимаю, возможностями. И гнев моей второй половины совершенно необъясним. Как и ее глубочайшая обида.
ГЛАВА 18
Представление мы увидели.
Почти.
То есть помост, возведенный на белых столбах, возвышался над толпой. И что-то там на нем происходило, что-то такое, вызвавшее у Иоко вполне искренний прилив восторга, а я… я видела какие-то фигуры, но не понимала смысла происходящего.
Это же знаменитая постановка о старухе и зеркале, в котором она спрятала свою душу, чтобы вновь стать молодой. Вот эта белая фигура — ведьма-нё, и юноша, влюбившийся в красавицу. Его лицо скрыто фарфоровой маской, а движения ломаны и рваны, и актер напоминает мне огромную куклу, с которой взялся играть неумелый кукольник. Наверное, в этом всем есть своя особая эстетика, и Иоко готова объяснить мне смысл каждого движения, но…
Я слишком иная.
И тьеринг, кажется, тоже не в восторге. Он терпит — на диво выносливый мужчина, — только с ноги на ногу переминается, а так всем видом своим изображает величайшее внимание.
Смешно.
И музыка, эхо которой долетает сквозь толпу. То ли струна дергается в чьих-то руках, то ли пила скребется по стеклу. Драматизм создает, но и нервов забирает изрядно. Наверняка она прекрасна своей символичностью, но испорченное тем миром сознание требует вменяемой оранжировки.
Я покосилась на тьеринга.
Стоим.
Делаем вид, что нам жуть до чего интересно. На сцене кто-то то ли самоубивается, то ли с демонами сражается, то ли просто меняет одну красивую позу на другую.
Это ведьма, чье сердце не устояло пред силой любви, мечется, не зная, как открыться юному самураю…
Скоро все умрут.
Откуда такое ощущение? То ли знание, от Иоко доставшееся, то ли просто подозрение глобальное, что комедии здесь не в чести, и вообще… Я тронула руку тьеринга.
— Это искусство… слишком велико и всеобъемлюще, чтобы слабый женский разум мог его постигнуть…
Уголок рта его дернулся, словно тьеринг с трудом сдерживал смех. Мне кивнули и потянули прочь из толпы, которая, напротив, захваченная силой искусства, стремилась поближе к помосту.
А у нашего собственного скандалил мужчина.
Он был тучен. И наверное, богат. Во всяком случае, шелка на его кимоно ушел не один метр, да не простого, но переливчатого, который ткут на острове Ханараси, замачивая нити в смеси из ослиной мочи, морских ракушек и темных водорослей, их еще девичьим волосом кличут. А потом ткачихи смачивают кончики пальцев чернилами кальмара, подозреваю, что не только ими, ибо слишком просто звучит, и сплетают разноцветные нити удивительной красоты полотном. Стоит оно немало.
— …безобразие…
Пучок волос его был скреплен жемчужной нитью, хвосты которой возлежали на плоском, каком-то будто обрубленном затылке. Оттопыренные уши были красны, и в левом виднелась пара серег.
На шее сияло ожерелье.
И пухлые пальцы украшали кольца с перстнями. За спиной мужчины возвышался худощавый паренек с веером на длинной ручке. Веер лениво шевелился, разгоняя редкий осенний гнус.
Мужчина закашлялся и постучал себя по груди.
— Что случилось? — Я не позволила тьерингу задвинуть себя за спину, хотя Иоко определенно была не против подобного варианта. С мужчинами должны разговаривать другие мужчины, а женщине надлежит тихо и скромно дожидаться в стороне. Еще чего.
Толстяк повернулся ко мне.
Три подбородка полностью скрывали короткую шею. Пухлые щеки начали обвисать, а глаза почти исчезли в подушках век.
— Эта девка меня оскорбила, — заявил он, пытаясь отдышаться.
