Она.
Женщина.
Не знаю как, но я была уверена, что у божества — будем называть своими именами — женская суть.
— О каком долге?
Исиго развел руками:
— Вам лучше знать… возможно, вы когда-то что-то обещали взамен на помощь… или просто сами по себе… принесли клятву или сказали слово… в храме, на улице… не важно, они все слышат, но редко отвечают.
А вот до меня снизошли.
Или… я здесь ни при чем? И дело в Иоко, которую подвели к краю, а потом и подтолкнули к пропасти. Ее душа не удержалась в теле, а моей, выходит, остались старые долги. И вот интересно, чего они хотят.
Мести?
Нет, местные боги не настолько кровожадны, во всяком случае, не испытываю я желания немедля плеснуть матушке яду в чашку. Значит, другое… что?
Мало знаний.
И…
— Прислушайтесь к себе, — сказал колдун. — Вы уже знаете, что им нужно.
Надеюсь.
— А… что с собакой?
Все-таки предупреждение свыше, нехорошо пренебрегать.
— С собакой? А… это просто и… нехорошо. Очень нехорошо. — Он щелкнул пальцами, и на ладони возник синий огонь. Он был плотным, каким-то кристаллическим, хотя все равно живым. И дневной свет, преломляясь в гранях его пламени, рассыпался призрачными драгоценностями. — Вы слышали что-нибудь об ину-гами?
Если найти собаку… а лучше купить щенка. Выкормить. Вырастить. И когда пес достигнет взрослого возраста, привязать его в тихом месте, а перед ним поставить еду, но так, чтобы пес не мог дотянуться до миски. И держать дни и ночи, пока не ослабеет он от голода и сердце его не преисполнится черной ярости. Тогда-то надлежит оглушить его ударом бамбуковой палки и еще живому отпилить голову. Ее — искупать в нескольких водах и, сунув в медный котел, варить, пока кожа и мышцы не слезут.
Останется белая кость.
И дух, к этой кости привязанный. Он, преисполненный ярости и голода, будет опасен. И не всякая рука способна удержать ину-гами на привязи.
А уж направить его на врага…
Но если получится, то…
Дух пройдет сквозь забор. И самые свирепые псы, почуяв близость его, взвоют от ужаса. Не спасут от ину-гами ни сталь, ни огонь, ни молитва…
— Лунный металл. — Исиго потер подбородок. — Я не уверен… мне не случалось читать, чтобы кому-то удалось защититься от ину-гами… с другой стороны, не так уж много описано достоверных случаев гибели от клыков призрачного стража…
Да уж, навевает оптимизм.
— С другой стороны, никто из тех людей просто-напросто не успевал обратиться к исиго. — Он широко улыбнулся и добавил: — Вы же понимаете, что я должен остаться здесь?
Ага. Исключительно затем, чтобы защитить бедную меня.
Возражать я не стала.
Репутация? Остатки ее горели синим пламенем. Но без репутации я как-нибудь проживу, а без головы — сомнительно… и вот даже гадать не стоит, кому в голову пришла столь замечательная мысль, натравить на меня призрачное чудовище.
Матушка… точнее, женщина, связанная со мной узами родства, ибо матерью называть ее язык не поворачивается. В душе шевельнулись робкие сомнения: а может, она не знает?
Вдруг это не она, но молодой ее любовник, которому не терпится добраться до состояния?
Я отмела эту мыслишку.
Сама или нет, но… яд Иоко выпила после ее визита.
И принесла его матушка много раньше. Когда? Не помню… весь последний месяц той жизни перед болезнью выгорел.
— Кроме того, на вас печать богини. — Исиго смотрел на снег. — А это что-то да значит…
Знать бы, что еще…
Кошка потерлась о мои ноги, а на гостя глянула куда более благосклонно.
Он действительно остался в доме, к ужасу всех его обитательниц, кроме, пожалуй, Кэед, которая известие приняла с похвальным равнодушием.
— По твою душу, Юкико. — Все-таки от шпильки она не удержалась.
Юкико охнула.
Шину зашипела. Араши же сотворила охранный знак.
— А что? Присмотрись… рядом с нами жил исиго… еще когда моя бабушка жива была. Она с ним часто ругалась… — Кэед отложила вышивку.
А я по-прежнему не знаю, что на ней.
Белое на белом.
Красиво?
— Он называл ее упрямой старухой, которая не понимает, что творит. А она его — древним ослом, не знающим жизни. Он приходил на чай и оставлял мне капли, от которых ноги переставали болеть… он сказал, что, если вдруг я решу… изменить все, я могу к нему обратиться. К сожалению, он ненадолго пережил бабушку… а тот, к которому обратился отец, затребовал слишком много золота…
Кэед замолчала.
Золото… мы заработали почти тысячу, но она уже ушла, ибо восстановление дома обошлось недешево. А остаток… остаток еще пригодится.
Шелковые нити.
И сама ткань.
Краски для Юкико и приданое для малыша, который когда-нибудь, да появится. Сама она, кажется, не думает о том, что будет после. Я же и в прошлой жизни с детьми дела не имела, Иоко и подавно. Она если и видела младенцев, то издали.
Пора уже договариваться с повитухой или кто здесь родами занимается?
Кому платить?
Куда бежать, если они начнутся? А потом… здесь нет ни смесей, обогащенных полезными микроорганизмами, ни подгузников, ни прочих крайне полезных для жизни приспособлений.
Как мы…
Как-нибудь.
— Я к чему… — Кэед погладила вышивку. — Не будь дурой. Не упусти шанс.
— Он же…
— Он на тебя смотрит, что ребенок на сладкие бобы.
Тьеринг еще не отдал деньги за ширму.
Он вовсе не появлялся после той ярмарки, и вот думай, плохо это или, наоборот, хорошо. Обидно? Самую малость. Мы ведь начали думать, что в том его интересе есть что-то личное, а он…
Несколько тысяч золотых.
И треть их принадлежит Кэед по праву. Думала ли она об этом? Думала, не могла не думать. Малой части хватит, чтобы заплатить колдуну.
А дальше?
С золотом и здоровыми ногами, с умением своим, которое Кэед перестала скрывать, она еще не понимает окончательно, что сама по себе сокровище…
Уйдет?
Останется?
Что бы она ни решила…
А может, вот он, мой долг? Обязательства, взятые на себя Иоко? Я должна присмотреть за этими женщинами, помочь им устроиться в жизни.
Хорошо.
А дальше?
Печать исчезнет, а я… душа отправится в рай? Вернется домой? Или просто исчезнет? Как-то…
