Надо мыслить здраво.
— Пока я здесь, он не войдет.
— Если никто его не впустит, — уточнил колдун.
Ответом было напряженное молчание.
Впустить тварь.
Избавиться… кому это надо?
Шину, которая, возможно, собралась замуж за своего тьеринга? А без моего согласия ни о каком замужестве и речи быть не может. Я соглашусь, но… она не знает.
Кого она помнит?
Ту прошлую слабую Иоко с затуманенным разумом, не привыкшую жить одной. И как знать, не вернется ли она вместе со своей беспомощностью, зависимостью от матери. И быть может, проще договориться с этой самой матушкой на… малую услугу.
Это ведь просто.
Открыть ворота. И позволить твари войти. Даже не убийство, а…
…если еще матушка денег пообещала…
Нет, это все…
…только Шину, Мацухито и Араши выходят из дому. Если пообещать…
Хватит.
Сомнения разрушают, а я… я боюсь? Определенно. Было бы странно не бояться потустороннего существа, которое ждет где-то там, за оградой… а если оно вновь попробует пробраться? Если защита не выдержит? Если… исиго слаб. Ему и прошлое противостояние боком вышло. И конечно, он попытается меня защитить, но… своя шкура ближе к телу.
А если он сам? Что проще… ему нужна Юкико, а я, вместо того чтобы просто вручить девушку мужчине, как принято было поступать здесь, чего-то там требую. Взаимности какой-то… это ведь смешно по местным меркам.
Я должна была обрадоваться.
Если не ноги целовать, то всяко руки… необычайная милость, а мы тут носами крутим… что ждет Юкико, если меня не станет?
Ничего хорошего.
Определенно.
Другие-то покрепче, а она… дитя неразумное, привыкшее, чтобы о ней заботились. И пусть боится колдуна, но, оказавшись в ситуации, когда идти некуда, примет его предложение.
Покровительство.
Смирится.
И попытается приспособиться к новой жизни.
Он меня защищал! Что за… неужели тварь где-то там поет новую песню, тихую, что осенний ветер, но все равно преисполненную яда? Нельзя ее слушать.
Нельзя.
И не получается.
Выгодно… Араши? Она явно тяготится опекой…
Нет, в ней нет подлости.
Нет ли? Откуда тебе знать.
А слезливая Мацухито, которая в глубине души не одобряет перемен. Если матушка пообещала пристроить ее в хороший дом… мечта местных женщин… а матушка горазда на обещания. Она умеет слышать людей. И умеет говорить так, чтобы люди услышали и ее…
— Ты тоже слышишь? — Я повернулась к колдуну, который сидел, закрыв глаза.
Он кивнул.
— А вы?
— Что? — Шину моргнула. А взгляд туманный и плещется в нем что-то такое… не страх — сомнения. А ведь у каждой души свои струны. И если знать, как играть на них…
…тварь знает.
Она видит всех нас. И рано или поздно, но найдет ту, кто согласится…
Дежурить? Почему бы и нет, так даже лучше…
Бежать?
О да, бегите… вас встретят… им, другим, ничего не грозит, если послушают они голос разума… да-да, именно разума… ведь неразумно умирать всем и в этом доме.
— Хватит! — Я ударила ладонью по столу. И девочки заморгали, выпадая из наведенного сна. — Надо что-то сделать…
…колокольчики.
В храме их висело множество. И в доме где-то оставались…
Фонарики.
Эти точно есть, и если помогли в русалочью ночь, то почему бы и сейчас им не сработать? Что еще…
— Мацухито, среди твоих трав есть такие, которые могут… отпугнуть это?
Оно заворчало.
Оно было крайне недовольно, и значит, мы на правильном пути.
— Полынь. — Мацухито всхлипнула, но как-то не слишком убедительно. — И белая осина…
Колдун кивнул. И, почесав кончик носа, добавил:
— Соли бы…
Соль у нас имелась. Целый мешок соли, обошедшийся в приличную сумму. Она, привычная в моем мире, здесь стоила немало.
Соль рассыпали дорожкой у ворот.
И тварь заворчала.
Она уйдет.
На время.
Люди смешны. Думают, что умнее… сильнее… неправда… у людей нет времени, а у призрака целая вечность впереди…
— Это временные меры. — Кэед стояла, опираясь на стену. — Я слышу его… оно уговаривает меня помочь… обещает исцеление… там возможно всякое. А у тебя что?
— Призрачный клинок. — Араши провела ладонью по воздуху, который вдруг сгустился, проявляя тот самый клинок. — Отец рассказывал… давным-давно жил человек, которого звали Анагурэ Кимо. Он был кузнецом и делал клинки… и стал таким мастером, что не было никого, кто бы не слышал его имени…
Пес ворчал.
И бродил у ограды. Почти отступивший — надолго ли? — он все равно продолжал ждать. Давайте, люди, послушайте… помогите… все вы — жалкие твари, не достойные ничего иного, кроме как быть разорванными…
…убийцы…
Призрак помнил боль. И обиду. И удивление — как могло получиться, что тот, кому он доверял, поступил… подобным образом?
Мне жаль.
Жалость не спасет.
— …его семью убили, желая выведать секрет особой его закалки… и тогда мастер пообещал сделать клинок, равного которому не будет во всем мире. Он ковал его семьюжды семь лет, закаливая в воде и собственной крови.
Мне действительно жаль.
Жалость теплая, а зверю холодно. Он бродит и вздыхает, скулит совершенно по-собачьи. Если жаль, то впусти… обогрей… положи руку на загривок, если рискнешь.
Не рискну.
Я знаю, что это — уже не собака, которой он был при жизни. Собак я не боюсь, даже очень злых. А это…
— Он вложил в сталь собственную душу и, когда клинок был готов, просто-напросто умер…
Все умирают.
Кто-то долго, кто-то быстро… если я сама выйду, то смерть будет легкой. Сердце оборвется…
Никому не нужно умирать, особенно мучительно. Если бы я знала, как освободить эту несчастную душу…
ГЛАВА 23
Что-то изменилось.
И исиго, до того дремавший с мешочком соли в руках, встрепенулся, а перышки в волосах его поднялись.
— …когда Сэкунаро Ито, сын человека, который приказал убить семью мастера, взял клинок в руки, он сделался безу мен. Он разрубил пополам своего сына… а потом и жену, и всех, кто стоял во дворе… и прятался в доме.
