— Очнулась? — Глаза колдуна светлы, что осеннее небо, а перьев в волосах стало еще больше, чем раньше. Этак он и вовсе, глядишь, обрастет, а потом взмахнет руками, что крылами, и разноцветной канарейкой унесется в дальние дали. — Ты понимаешь, женщина, что совершила?
Кошачьи когти оставляли на коже следы. Царапинки горели огнем, но я знала, что так надо.
На пользу.
Огня во мне почти и не осталось. Так, крошечная искорка на самом дне темного колодца. Печать божественная и та почти пропала.
— Не… очень… — не голос, а шипение змеиное. — Воды…
Мне позволили напиться, правда, не воду дали, но на редкость горький вяжущий отвар.
— Нельзя выходить на ту грань… — Исиго ткнул в лоб пальцем. — Нельзя покидать свое тело! Этому учатся годами… и далеко не всем удается постигнуть науку.
А у меня, стало быть, получилось. То-то ощущения, будто катком переехали, причем не единожды… это от науки.
— Надо в совершенстве овладеть своим даром, очистить тело и разум… несколько дней подготовки… медитация… — И при каждой паузе тычок тем же пальцем.
Он с таким старанием мне кость проломит.
— Извините, не знала, — голос не то чтобы вернулся, но стал не таким сиплым.
— Ты могла не вернуться…
Да, теперь я понимаю.
Я ведь не знала обратной дороги, а в том мире, чем бы он ни был, их множество. И легкомысленной душе легко потеряться.
— Твое сердце остановилось, — продолжил исиго. — И мне пришлось… выжечь на тебе знак…
Да?
Не чувствую.
С другой стороны, реанимация — вещь такая… без последствий редко обходится.
Исиго вздохнул и пожаловался:
— Я не хочу больше слушать этих женщин. Они требуют, чтобы я тебя немедленно оживил. Я не умею оживлять мертвецов. Я им сказал, что лишь сберегу твое тело, но и только… а если душа вернется…
— Как долго я…
— Семь дней.
Твою ж… ничего себе, путешествие в сопредельные миры. А там прошло несколько мгновений… ладно, чуть больше, чем несколько мгновений, но чтобы семь дней…
— Мне пришлось отдать тебе почти всю свою силу…
— Прости.
— Ты глупая женщина.
— Да.
Здесь я была с ним совершенно согласна. А главное, что столь неразумное поведение в прошлой жизни мне было несвойственно. Тут же… но и Иоко, помнится, не отличалась любовью к риску.
Ладно, что произошло, то произошло.
— Но я должен признать, что у тебя получилось. Оно ушло.
Не ушло.
Отступило.
Он жив, мой пес, которому я должна помочь. Он избавлен от гнева и грязи, но еще не свободен.
— Я… — Я не без труда разжала сведенные судорогой пальцы. На белой коже отпечатался белый же зуб. Он смял кожу и наполовину вошел в ладонь. — Он… вот…
Исиго отшатнулся.
А кошка зашипела, но… не зло? Да, скорее предупреждая глупых людей, что не стоит совершать резких движений. Лечение — дело такое, требующее полной сосредоточенности, во всяком случае, от кошек. А люди только и способны, что суетиться.
— Невозможно. — Исиго все-таки преодолел себя и коснулся зуба. Рядом раздалось предупреждающее рычание, и рука тотчас убралась.
Правильно, спорить с призраками — дурное…
— Как у тебя… нельзя ничего принести из того мира…
Из того — нельзя, но потерянный зуб принадлежал этому миру, а что дракон оказался способен передать его, то… мне следует еще раз поблагодарить его.
Или лучшая благодарность — не мешать?
— Значит, он здесь… — Взгляд исиго скользнул по комнате. — Странно, что я больше его не ощущаю…
Ничего странного.
Если бы спросили кошку, она бы ответила, что теперь то, другое существо, присутствие которого было несколько неприятно — даже будучи призраками собаки раздражали, — стало частью человека. Их связь, пока тонкая, с каждым уда ром сердца становилась прочнее.
— Никогда о таком не слышал.
Исиго благоразумно убрал руки за спину.
— Что ж… почему бы и нет… я должен проверить… мой учитель…
— Нет. — Я вцепилась в его руку. — Молчите… пожалуйста.
— Но…
— Умоляю…
И глухое рычание подкрепило просьбу.
Если кто-то узнает…
Неявный страж, который способен проходить сквозь стены. Ему не нужны ни сон, ни еда, ни отдых… ему неведомы сомнения… он исполнит любой мой приказ, и это страшно…
— Это… это слишком опасно. — Я облизала губы. — Если кто-то захочет повторить… или забрать…
Исиго был молод, но это не значит, что глуп.
Думал он недолго.
— Хорошо… но ты уверена, что он не причинит вреда?
Нет.
Однако сомнения я оставлю при себе.
На третий день, когда я смогла уже самостоятельно садиться — силы возвращались в тело, пусть и медленно, ко мне явился гость.
Я знаю, что его пытались не пустить, но исиго, который действительно способен был противостоять тьерингу, удалился медитировать. А женщины…
— Шумите, — сказала я.
Голова слегка кружилась.
И выглядела я по местным меркам неподобающим образом, да и не только по местным, но и в целом…
— Мне сказали, что ты заболела. — Тьеринг был мрачен, что зимний вечер.
В дверь заглянула Араши, сделала большие глаза, настолько, насколько это возможно, и погрозила тьерингу кулаком. А потом исчезла.
— Извините. Я не нарочно.
— Я выходил в море.
Зверь заворчал.
Он помнил море. Бледную ленту волны, которая ползет по каменистому берегу, стирая его. И пену, и еще мокрый песок, палки, на нем остававшиеся. Он помнил, как носился вокруг огромного краба, который застыл на месте, и только клешни щелкали.
— Пришлось. — Он огляделся.
Да уж, стульев здесь не было.
Вообще ничего не было, кроме небольшого возвышения, на котором и расположилась кровать. И еще, пожалуй, болвана в углу. На него полагалось вешать платье, чтобы оно не измялось, но моими платьями занималась девочка, уносила куда-то, потом возвращала, болван же служил кошке когтеточкой.
Тьеринг вздохнул.
Сел.
— Не все мои люди довольны. Некоторые думают, что ты нас обманешь.
— В чем?
— В Нахари женщина обратилась к судье, сказав, что тьеринг ее обесчестил. Она привела трех подруг, и те подтвердили, что это так… что она ждет дитя…
