И вправду безумную.
Где-то там, за морем, лежит чудесная страна, в которой все счастливы. И стоит лишь перебраться через это море, как случится чудо… Знакомо. И самое страшное, что ее бабка была уверена: действует она во благо внучки. Та ведь слишком мала, чтобы разбираться в жизни.
— Я и вправду думала, что где то там меня ждут… шелковые носилки… покорные рабы… дворец. Император, который, конечно, восхитится моей красотой… и возьмет меня в жены.
Смешок сквозь слезы.
— А потом она взяла и умерла, и оказалось, что все это… это…
Губы задрожали, но Кэед справилась с собой.
— В доме появился отец… раньше ему дозволяли лишь изредка навещать меня. Бабушка боялась, что он меня испортит. Слишком прост и вообще недостоин того, чтобы отцом зваться. Была бы ее воля, она бы его заменила на кого-нибудь более подходящего.
Судорожный вздох тревожит красногрудую пташку, устроившуюся на ветке. Она с чириканьем взлетает выше. И еще выше, прячась в клубке ветвей.
— Он привел с собой сваху. А та, осмотрев меня, сказала, что… без хорошего приданого пристроить невозможно. Без очень хорошего приданого… без бабушкиной мази моя кожа начала шелушиться. Появились такие… такие… — Ее передернуло. — Она опухла… и волосы, которые перестали натирать смесью масел… отец не желал тратиться на такие глупости… стали путаться… а мои ноги… сваха потребовала, чтобы их исправили, но…
Полувсхлип-полувздох.
— Он ведь получил бабкино состояние… она была богата… очень богата… а он сказал, что она много тратила. На учителей. На мои наряды. На… и денег почти не осталось. Что у меня есть сестры, о которых он должен позаботиться… и дело…
Птичка выбралась.
Она скользнула по ветке, застыла, почти слившись с серым стволом. И опустилась ниже. Еще ниже. Разразилась веселой трелью…
— И отдавать золото колдуну, чтобы поправить ноги… тем более что колдун даже не уверен, что получится… он так и сказал, слишком уж те… вывернуты… и если получится поправить, то немного… а этого недостаточно… я всегда полагала себя красавицей. А оказалось, что я уродлива и никто не желает брать меня в жены… с той сотней золотых, которые отец давал за мной… то есть какой-нибудь бедняк или крестьянин взял бы… но… отец не мог допустить, чтобы я пала так низко.
— Мне жаль.
— Не стоит… мне в конечном итоге повезло… рано или поздно, но он бы избавился от меня. Нашел бы мужа, который…
…взял бы без денег.
Бедного?
Или настолько испорченного, что ни одна семья не рискнула бы доверить ему свою дочь?
— У меня ведь сестры… а пока я не вышла замуж, остальные… пошли бы слухи нехорошие… он бы, может, и удержался, но его жена… она всегда меня ненавидела. Не знаю, за что…
…за то, что оказалась второй.
И созависимой. Ее супруг не был хозяином в доме своем, полностью подчиняясь властной теще, и что уж говорить о той, которая вовсе не должна была бы появиться.
— Она шептала и шептала… она называла меня калекой… уродцем, который мешает всем жить… хотела выселить из моих комнат, но… бабушка многому успела меня научить. В том числе тому, как следует разговаривать с низкими людьми.
О да, воссоединение семьи не задалось. Не с характером Кэед.
— Это она подсказала отцу, куда меня отдать… это ведь вполне прилично… пристроить больную уродливую дочь туда, где за ней досмотрят.
Глаза ее высохли, и теперь Кэед следила за птичкой.
Птичками.
Вторая и третья.
Четвертая.
Они перелетали с ветки на ветку, переговаривались. Трясли серыми крыльцами и кланялись друг другу столь важно, что смех разбирал.
Серьезные какие.
— И я решила, что умру здесь… почему бы и нет? Я ведь видела, что происходит… без денег, без еды… мы бы долго не протянули. Но кому какое дело? Сперва я думала жалобу написать, но… кто бы ее донес? Остальные… казались глупыми и никчемными. Недостойными, чтобы помогать…
Птички уселись на одну ветку.
Рядком.
— А позже поняла, что эта жалоба ничего не изменит… потеряется, и только… вы… уж простите, производили впечатление очень… нездорового человека.
Безумного.
Это честнее.
— И когда вы заболели, я даже обрадовалась… если вы умрете, то Наместнику придется назначить кого-то другого… почему не меня?
Карьера?
По местным меркам вполне.
Кэед смотрит в глаза, и я выдерживаю этот взгляд.
— А потом все вдруг изменилось и оказалось иначе… я не хочу верить… не буду… это слишком больно, когда вера ломается.
Я погладила ее по ладони, а она не стала убирать руку. Только зеленые глаза, после слез невероятно яркие, закрылись на мгновение.
— Вы нашли деньги… и в доме стало тепло… вы сумели устроить ярмарку…
— Ярмарку я не устраивала, — на всякий случай уточнила я.
— Вы ведь понимаете… тьеринги… знаете, это ведь действительно шанс… Шину первой поняла. Шину хитрая… она кажется простой, но на самом деле весьма себе на уме. Не сомневаюсь, что из дома мужа она прихватила куда больше, чем отдала вам… но это ведь не имеет значения?
Я подтвердила, что не имеет.
Не хватало еще в чужих вещах копаться.
— И сейчас… она уходит не только к жениху. У нее много дел, и боюсь, не все они к нашей пользе.
Птички, осмелев, спустились ниже. Одна перепорхнула на беседку, устроившись на расстоянии вытянутой руки. Она крутила головой, разглядывая нас круглыми бусинками-глазами. Следит для тьерингов?
Или…
Не стоит думать о дурном. Вряд ли избраннику мертвого бога есть дело до женских сплетен.
— Вы… и Юкико… она скоро уедет… Мацухито, полагаю, тоже… они все, кого я считала ниже себя, кого-то нашли… а я… я действительно уродлива, если так…
Птичка заверещала и поднялась.
— Это не так важно… я ведь могу жить и одна… вышивать и продавать вышивки… получать деньги… я соберу достаточно, чтобы заплатить колдуну… и быть может, тот поправит мои ноги, если не сделает их нормальными, то хотя бы от боли избавит. Это много… много больше, чем я ожидала. А он говорит, что я красивая. И предлагает свой дом.
Вот так сразу и предлагает? Быстро, однако… подозрительно быстро, я бы сказала. Но молчу.
А Кэед продолжает:
— Он сказал, что… дом большой… и ему нужна хозяйка… он приведет исиго, лучшего из тех, что в городе есть… а если он не поможет, то заплатит другому, который самого Императора лечит…
Да, и вправду похоже, будто гражданин хороший в порыве пламенной любви луну с неба обещает. А что, вон она, близехонька, в каждой луже отражается — бери, не хочу.
