А ее, пусть и холеные, облаченные по новой моде в тончайшие перчатки из красного шелка, добрыми явно не были. И сама эта женщина дому не нравилась. Он с удовольствием бы поставил ей подножку приподнятым порогом или же выкатил навстречу сундук, чтобы острый край его впился в тело…
Нет уж, никаких шалостей.
И дом вздохнул.
— Упрямая, значит? — Я удостоилась взгляда. И глаза ее были по-змеиному холодны. — Ты и вправду думаешь, что у тебя получится торговать?
Насмешка.
И снисходительность.
— Почему нет?
Эта женщина пусть и при муже пребывает, как и полагается приличной особе, но давно уже ведет дела сама. А супруг ее, человек тихий и спокойный, дает лишь имя. И не лезет в дела, в которых ровным счетом ничего не понимает.
— Почему? И вправду… — Смешок. И губы кривятся, они тонкие, и даже красная краска, которой рисовали традиционный круг, не способна скрыть этой тонкости. Резкости.
— Какая смешная девочка…
Служанки, тенями державшиеся за госпожой, тоже хихикают…
— Смотри, позже я не дам за эту развалину и сотни…
У выхода она оборачивается.
— Старик был дураком… а ты, говорят, до весны не доживешь. Подумай…
Думать долго мне не позволили. Стоило госпоже Гихаро, которая торговала шелками и не просто торговала, но поставляла их ко двору Наместника, а потому полагала себя стоявшей выше всех прочих, кому не выпало подобной удачи — рыночные сплетни Шину собирала охотно и делилась ими еще охотней, — исчезнуть, как в лавке нашей появился новый гость.
Этот господин предпочитал держаться скромно.
Он был стар, но не настолько, чтобы возраст его затуманил разум. Его лицо, исчерченное морщинами, на первый взгляд казалось преисполненным благородства, но дальше…
Маска.
Тени легли так, что я отчетливо эту маску увидала. А под ней проглядывало иное, определенно человеческое лицо, но вот благородства в нем…
— Несказанно счастлив лицезреть госпожу, которая столь же прекрасна, сколь умна… — Лесть что патока, и часть меня вспыхивает. Та часть, которую слишком редко хвалили, тем более что похвала исходила от мужчины столь солидного… серьезного.
— Когда услышал я, что старый Юрако решил-таки лавку отдать, то, признаться, не поверил…
Благо руки целовать он не полез, поскольку было это явно не в местном обычае. А вот разглядывал меня с интересом. С профессиональным таким интересом. Оценивая. И разбирая на части. Он видел, не сомневаюсь, и мою неуверенность, и страхи, сокрытые в глубине души. Глупые надежды. Нелепые мечты, которые Иоко прятала и от меня. А он, этот старик, на веку своем повидавший немало, куда опасней торговки шелками.
— …сколько раз предлагал я ему расстаться с этой развалиной… и цену предлагал хорошую. — Господин Агуру поцокал языком и вроде бы незаметно прикоснулся к стене.
Что ж их сюда так тянет? Не в удобном расположении дело. Его подворье достаточно велико, чтобы сделать пристройку, раз уж тесно стало. Равно как и лавке с шелками есть куда расти.
Конкуренции опасаются?
Отнюдь.
Пусть мой отец когда-то был известен, но… когда это было? Да и знает он — а такие знают многое, — что того наследства давно уже нет. Госпожа же Гихаро и вовсе в местной таблице рангов стоит несоизмеримо выше меня.
Значит, дело не во мне.
— А он уперся… и пусть нехорошо говорить так, но, как представляется мне, он был слегка не в разуме своем. — Теперь гость, не скрываясь, погладил стену. — Не скрою, я собирался снести это место… уж очень недоброе оно…
Улыбка сладкая. И от сладости зубы сводит. А мне, пожалуй, полагается спросить, в чем же дело… и он ответит. Он за этим сюда и пришел: рассказать страшную историю глупой девочке.
Не стоит обманывать ожидания.
Тем более что правда в этой истории тоже будет, подобные личности отлично умеют ее искажать, но мне в прошлой жизни приходилось иметь дело с подобными ему, а потому…
Вздох.
И печаль.
И образ, который соответствует нарисованному им… слабая беззащитная женщина, думающая, что ей повезло…
Давным-давно, когда господин Агуру был молод и лишь осваивал нелегкое искусство работы с металлами благородными, помогая отцу в его мастерской, Юрако не был ни стариком, ни безумцем. Напротив, единственный сын весьма состоятельного торговца, он радовал родителей и силой своей, и умом, и красотой… а еще удачей.
Семья Юрако торговала редкими товарами, что из земли Хинай, что с островов далеких, лежащих по ту сторону тонущего солнца. И пусть утверждали они, будто нет в той земле ничего необычного, разве что растут там дерева с белой корой, которая лечит от лихорадки, а в морях водятся колючие рыбы и рыбы летучие, и еще каменные цветы… да, много диковинок было в лавке, и сам Юрако не раз выходил в море, всякий раз возвращаясь с товаром.
Когда пришел срок, родители подыскали ему невесту.
Девушка из хорошей семьи. Скромная и красивая. Приглянувшаяся, признаться, не только родителям Юрако, но лишь они готовы были отказаться от приданого.
Свадьба состоялась.
А сразу после Юрако ушел в море. И в этот раз удача отвернулась. Случилась буря, которая смыла с дюжину деревушек и добралась до проклятого города. А может, им и было рождено? Как знать, главное, что море слизало рыбачьи лодчонки и потрепало Иператорский флот, что уж говорить о кораблях иных, которым случилось быть далеко от земли.
Юрако исчез.
Родители его, смирившись с неизбежным, обрядились в белые одежды. Вдова сожгла на костре сухие цветы и вылила кровь, прощаясь с мужем. А год спустя, когда минул траур, согласилась стать женой Агуру.
И на том бы завершиться делу, но…
Юрако вернулся спустя семь лет. У господина Агуру аккурат родился второй сын, чему он был несказанно рад в отличие от отца Юрако… матушка его еще прошлой зимой скончалась вроде как от простуды, но каждый знал — от разбитого сердца.
Отец лишился сил и доходов.
Лавка хирела, и, признаться, господин Агуру рассчитывал прибрать ее к рукам, поскольку иных родичей у старика не было, а потому лавка должна была бы отойти к супруге господина Агуру.
И тут вернулся Юрако. Он был сед и стар. Он хромал на обе ноги, а шел, опираясь на резную трость. И на плече его сидела сова. То есть сперва никто не узнал Юрако. Да и как узнаешь? Куда подевался силач? Старик встал перед лавкой, чьи волосы поседели, а зубы, напротив, сделались черны и гнилы. Он горбился и смотрел исподлобья, и лишь белая птица крутила головой.
Собственный отец сперва не узнал сына.
А узнав, расплакался, покачнулся, схватившись за сердце…
