— Я знаю, что больше… но мне положила мяч. И серебряных монет… и еще одела красиво, чтобы было не стыдно перед богами. Но я не ушел.
— Почему?
— Сначала обидно было, что она так… его не наказали… совсем… я ждал, что она… а она сказала, что он и так настрадался… — Мальчишка фыркнул. — И потом отправила к тетке. У тетки хорошо, у нее море и рыбу можно ловить… я любил там бывать. Я смотрел за ней… она плакала, да… мне грустно было, когда она плакала. И еще интересно смотреть. Он вырос… он кошек мучил. Не наших… ловил и убивал… и в морские люди ушел, а она плакала… думала, он денег хочет. Ему же нравилось смотреть, как другие умирают. Когда он приходил, от него смертью так воняло…
Мальчик чесал псу живот, а тот, позабыв про достоинство стража, лежал на спине и ногой подергивал. Оба выглядели несказанно довольными.
— А она радовалась, глупая… один раз, когда он был тут, ватагу поймали. Казнили всех. И он испугался… на самом деле он трус. Всегда боялся боли… разбойничал, но бросил… и отец умер. От отца остались деньги. Да и свои были… он мало тратил.
Духи взмыли над домом. Закружились черным вихрем, и гортанные их голоса, которые, кажется, слышала лишь я, заглушили мальчишку.
— Женился, чтобы как все… она глупая совсем… а он в город ходил. На окраины. Там дешево можно женщину купить, и если с умом, то никто искать не будет.
Вот как оно, значит…
Я сглотнула.
Повезло мне с соседями, нечего сказать. И кошка знала… она определенно знала, только молчала… почему? Неужели…
— Любит, — вздохнул мальчишка. — И сейчас этого понять не могу. Она думает, что те женщины сами виноваты были… чего еще ждать от юдзё?
Шипение.
И взмах руки, мол, отстань.
Кошка возмущена: никакого уважения к старшим. Только призраку безразлично.
— Меня теперь похоронят, а его казнят. Я останусь посмотреть. Что? Я ведь призрак… мне положено быть мстительным. Но тебе, если хочешь, помогу…
Пес зевнул.
А в ворота постучали.
— Я могу пойти с ним. — Мальчишка склонил голову набок, и взгляд его сделался лукав. — Он не заметит. Хоть и силой отмечен, а все равно слепой… они все слепы, а потому видят чудовищ там, где их нет. А где есть, наоборот, не видят.
Сказал и рассыпался пеплом.
Я же поднялась, чтобы встретить нежеланного гостя.
— Вечера доброго, — он поклонился, играя в вежливость, и я ответила поклоном же.
Терраса.
Снега почти нет.
И до весны уже недолго. Она чувствуется уже в воздухе, этаким привкусом сливового цвета, хотя сами сливы еще спят глубоким сном.
Бумажные фонарики горят, разгоняя сумерки.
Столик.
Чайник и чашки.
Блюдо с рисовыми колобками, которые Араши бухнула на стол так, что становилось очевидно: гостям она не рада и с куда большим удовольствием блюдо это надела бы на голову колдуну. Он же сделал вид, что не заметил.
…он говорил.
…о вечере и сумерках, о красоте темноты, которую мало кто способен оценить. О зиме… и весне… и вообще обо всем…
— У твоего бога черное лицо, — сказала я, подливая цветочный чай в хрупкую чашку. — И три глаза…
— Его опалило пламенем чужого гнева. — Колдун чашку принял и, поднеся к губам, вдохнул аромат. — Он страшен, но справедлив.
Я кивнула.
Боги в принципе справедливы. А думать иначе небезопасно.
— Чего ты хочешь от меня?
Улыбка.
— Моя матушка заплатила тебе за мою смерть?
Наклон головы.
Боги, он хорош по местным меркам. Гладкая кожа. Смугловатая, но оттенка благородного, в этой смуглоте нет ничего от пошлого крестьянского загара.
— Или ты рассчитываешь получить деньги? Этот дом?
Молчание.
И желтые одежды ему к лицу. Шапочка вот кажется смешной, особенно бант этот, но только мне. Иоко робеет перед этакой красотой.
— Я не понимаю, почему ты так упорно пытаешься избавиться от меня…
— Не я… — он позволил себе произнести два слова и мучительно скривился. — Что ты знаешь о своей матери?
Недавно я бы сказала, что если не все, то очень и очень многое, но теперь давно уже сомневалась в собственном всеведении.
— Все зло от женщин, а я… я бы не отказался получить свободу.
Он вновь поморщился и смахнул кровь, которая потекла из носу.
— Не стоит беспокойства… иногда кровь — это всего-навсего кровь…
ГЛАВА 35
Лавка открылась на третий день месяца нигацу, когда северные ветра принесли дожди и мелкое крошево снега. А с ними прилетели заблудшие души.
Они наполняли город стенаниями.
Стонами.
Они пробирались к домам и селились в дымоходах, шептали по ночам имена, пробуждая забытые воспоминания. А вдруг да отыщется именно тот дом, в котором прошла земная их жизнь, и тот человек, который, вспомнив имя, назовет его вслух. А еще положит рябиновую ветвь и три рисовых зерна, даруя свободу…
Шел снег.
И город сузился до крохотного пятачка.
Над стоянкой тьерингов поднимались дымы, а чудовищные корабли их, вытащенные на берег, походили на старых китов. Шкура их заросла ракушечником и темными водорослями, и панцирь этот гляделся не столько уродливо, сколько грозно.
Дымили костры.
И трубы общинного дома.
Факелы, которые выставили вдоль плетеной ограды. Дым был горьким и в то же время дурманил…
— Женщина, ты лезешь не в свое дело. — Тьеринг упер руки в бока. Он возвышался надо мной горой кожи и металла, вот только не пугал.
Почти.
Иоко во мне тряслась, требуя немедленно убраться, забиться в какую-нибудь щель и переждать. Опасно злить мужчин.
Особенно таких.
Ее муж был ненамного больше самой Иоко, но силы в его руках хватало, а если тьеринг ударит…
…то я разочаруюсь в этом мире.
И в богах.
И…
— Я знаю, что говорю, — отступать я не собиралась. — Дождитесь весны. Уже скоро. Все равно там делать пока нечего и…
За нами наблюдали.
Издали.
С интересом.
А я ведь только пришла спросить, нет ли у них товаров, которые тьеринги хотели бы выставить в нашем магазине. Место у нас имелось. Он сам заговорил про проклятый город, к которому отправится через три недели. А то зима, понимаешь ли, в море не выйти, а людей чем-то занять надо.
