— То есть ты не хочешь мне помочь? — мягко, но с некоторым нажимом спросил Вадик.
— Я всегда готова тебе помочь. Но что я должна делать?
И Вадик взорвался.
— Верить мне. Верить во что бы то ни стало. Даже если тебе что-то не понравится, ты должна доверять мне. Помнить, что я — за тебя! Я всегда за тебя! Просто верить! Почему ты мне не веришь?
Это было совершенно гнусное обвинение. Соня верила Вадику даже тогда, когда не верила ему. Она просто верила, что они вместе. И каждый раз, когда он начинал подозревать ее, отчаяние доводило ее до истерики. И она не понимала, что Вадик делает это не по глупости, а нарочно. А когда Соня была на грани срыва, он хватал ее, сжимал в объятиях, начинал жарко шептать, что он ошибся, что она не так поняла, и Соня почему-то велась на это.
— Маленькая моя. Ну что ж ты? Глупая моя, — шептал Вадик, целовал ее слезы и гладил по голове.
А потом Соню тошнило, и гомункулус грыз желудок.
ГЛАВА 24
Рита. Письмо морю
Небо больше напоминает купол, оно странно выпуклое, будто чашка, разрисованная бледной гжелью. Глядя на такое, можно поверить, что земля — плоский круг. Если, конечно, не ходить в путешествия. Если отправиться в путь, то сразу станет ясно, что Земля — это шар, потому что горизонт будет убегать, а новые незнакомые места будут появляться навстречу из неявности.
Соня не знает, зачем все эти мысли возникают в ее голове. Они не нужны ни для чего. Они и вообще не нужны, а девушке, которая собирается всю жизнь преподавать танго? Что они добавят к пониманию танца? Ничего.
Рита и Соня останавливаются на берегу возле камней, море плещется и разбивается в пенные фонтаны. Рита достает из сумки бутылку из-под вина, найденную накануне на берегу, и блокнот.
— Но как это работает? — спрашивает Рита с недоумением.
Соня отвечает не сразу. Она уже привыкла к тому, что люди не всегда способны понимать ее мысли, и поэтому боится напугать и показаться сумасшедшей. Но сейчас, наверное, тот случай, когда этого не нужно бояться.
И она отвечает, тщательно подбирая слова:
— Тело — это собака Павлова. Не более. И дрессировать его нужно точно так же! Проблема в том, что мы решаем умом, а живет телом. А тело — тупое. Слов оно не понимает. Надо договориться с ним на его языке. Мозжечок. Мозжечок управляет телом. Он понимает только движения. Ты сейчас возьмешь обиды, положишь их в бутылку и выбросишь в море. Понимаешь? Ты будешь их класть и бросать. Понимаешь?
Рита ошалело поднимает брови.
— Черт! Так просто.
— Многие вещи, которые кажутся сложными, на деле оказываются проще простого, — усмехается Соня. — Ты все свои несчастья и обиды написала?
— Да. Все! Ночью писала. И днем еще, пока вы с Джонни катались.
Рита вырывает из блокнота листок, исписанный мелкими буквами, сворачивает листок в трубочку и сует в бутылку.
— Теперь песок, — говорит Соня.
Рита смотрит удивленно.
— А песок зачем?
— Чтобы бутылка утонула. Ты же не хочешь, чтобы твое письмо кто-нибудь завтра прочитал? Оно должно упасть в море и кануть в вечности. Море перетрет твои обиды и горести в песок, они очистятся и перестанут иметь значение. Думаю, что пары хороших штормов будет достаточно.
Рита начинает заполнять бутылку. Струйка вибрирует и шуршит.
— Ты сама додумалась до этого? — спрашивает Рита.
И Соня врет. Она не хочет пугать Риту. Если она скажет правду, у Риты не останется выбора. Она либо признает Соню божеством, шаманом, либо признает лекарство недейственным. Но ни то, ни другое Соню не устроило бы. Соня искренне хочет освободить Риту от тяжких вериг истаскавшегося прошлого.
Поэтому Соня врет.
— Врачиха в больнице подсказала. Прочитала историю болезни и посоветовала. Мне помогло, хотя я выбросила свои горести в Москву-реку.
Рита усмехается.
— Вот там, наверно, валяется таких записок…
— Ага! Уж там-то точно! Как не обмелела только!
— А все равно все в Москву едут. Уже сорок миллионов. За горестями?
Подумав, Соня отвечает:
— Чтобы узнать про них и избавиться, чтобы узнать себя, враг нужен подходящий. В Москве больше шансов встретить своего врага. Но море надежнее. Море ближе к вечности.
Бутылка полна, Рита забивает ее пробкой.
— Стопудово. Может быть, надо было сургучом?
Соня качает головой.
— Неважно. Не будем жертвами формальностей.
— Тогда все. Бросать?
— Да. Иди сама, — говорит Соня. — Я не буду подслушивать. Это не мое дело. Это дело только твое и моря. Подожду здесь. Помнишь, что нужно сказать морю?
Рита решительно сжимает бутылку и прыгает на первый камень. Она пробирается по камням как можно дальше в море. Ее окатывает пеной, одежда уже почти мокрая, но надо добраться до самого последнего камня.
Достигнув последнего камня, Рита останавливается.
Собравшись с духом, она кричит:
— Море! Ты было, когда меня не было, ты будешь, когда меня не будет. Ты видело много и увидишь еще! Забери мои горести и обиды! Преврати их в чистый белый песок! И пусть моя жизнь станет так же чиста, как твой песок! Спасибо тебе, море!
Рита размахивается и кидает бутылку.
Соня достает раковину, подаренную Джонни, и разглядывает ее. Вот шипастая раковина у нее в ладони. И что дальше? Если считать поездку с Джонни магическим танцем, то что из него следует? Что Джонни ради нее нырнет в бездну и достанет оттуда заранее приготовленный подарок, а потом его хитрость раскроется. Но подарок с шипами, значит, он опасен. Раковина — это дом, защита? Или это останки моллюска, пустое? Как прочесть этот символ?
Соня кладет раковину на песок, смотрит на нее в задумчивости и опять вспоминает.
Все уже было кончено. Вадик уже улетел в Прагу. С Алисой. Навсегда.
Соня сидела на табурете посреди комнаты, посреди своей пустой квартиры, где они были странно несчастно-счастливы с Вадиком, пила коньяк и смотрела на нож. В голове крутился образ. Она видела, как берет в руки нож, как пальцы сжимают его, как она отрезает…
— Надо отрезать, — произнесла она тогда, сама не зная, что она собирается отрезать. — Волосы? Пожалуй.
Нож так и остался лежать на столе.
Но с волосами она рассталась, сбрила все наголо. Стало легче. Словно каждый волос была нитью, связывающей ее с Вадиком, с прошлым. Лысая, она стала похожа на моллюска без раковины. Голове было свежо, и затылок стал таким беззащитным. Таким… Соне стало жалко затылок и не так жалко себя. Да. С волосами она сбрила с себя часть человеческих чувств, ненужных ей теперь. Теперь была нужна ясность и кристальность ума.
