Рита грызет шашлык и думает о своем. Музыка заменяет разговор. Да и о чем говорить? Джонни поглощен Соней, Соня поглощена Джонни. Они разгадывают загадку, которая всем давно ясна. По крайней мере, для Риты все очевидно. Но ей скучно. Сидеть на берегу и молча есть шашлык? А в чем смысл? Смысл в том, чтобы делать это вместе. На самом деле смысл жизни придает именно ее совместность. Любая совместность. Даже лучше бредовая. Нельзя сплотиться вокруг теоремы Пифагора. Она настолько очевидна, что может существовать и сама по себе. Лучше всего сплачивает бессмысленное колыхание тел. Отключить мозг и позволить телам дышать вместе, в одном ритме танцевать, петь и в какой-то момент почувствовать, что твое тело — часть других тел. В этом секрет футбольных матчей. В том, чтобы всем стадионом скандировать одно и то же слово, чтобы испытывать единство чувств.
Доев шашлык, Рита почувствовала себя одиноко.
— Вкусно, очень вкусно, — говорит она, вторгаясь в тоннель взглядов. — Ты специально, что ли, в город за ним ездил?
— Ага, — говорит Джонни. — Хотел угостить вас хорошей рыбкой.
— Очень мило с твоей стороны. Спасибо.
Бумбокс играет музыку, странную музыку печали и наслаждения, она рассказывает о звездах, о вечности и караванах в песке, о жизни и смерти. И море плещет в темноте. И кажется, что весь мир — это одно целое. Что каждое человеческое движение — это только рифма к движению волн, что каждый вздох — это рифма к движению моря, что каждая судьба — это рифма к движению планет. Впрочем, почему кажется? Все так и есть.
Мир — это музыка, стихи, и мы внутри этого. И счастье осознавать такие моменты наполняет нас восторгом и силой жить.
Джонни начинает читать стихи.
И Соне становится тревожно от взгляда Джонни, от его голоса, который звучит прямо у нее в голове, от нежного ветра, от пляски пламени, от всего этого острого чувствования бытия, каждая секунда которого неимоверно, щемяще прекрасна на вкус и на ощупь, словно секунды в руках — это бисеринки, мерцающие в темноте. Они ускользают, тают в руках, и в то же время они такие просторные, эти секунды, такие огромные, будто в каждой бисеринке все мироздание. Нанизать бы на нитку и никому никогда не отдавать.
Ложной улицы во сне ли
Мнимый вижу я разрез,
Иль волхвует на панели
Ангел, явленный с небес?
Сон? Не сон? Не труден выбор,
Глянув сверху наугад,
Я обман вскрываю, ибо
Ангел должен быть горбат.
Такова, по крайней мере,
Тень его на фоне двери.
Соня смотрит в глаза Джонни и начинает улыбаться. И Джонни начинает улыбаться, впервые его заставила улыбаться Сонина улыбка.
— Жан Кокто. Это мои любимые, — говорит Соня. — У меня есть книжка.
И Джонни хочет перестать улыбаться, но не может. Он — охотник, и он знает, как опасны такие улыбки. Он охотник, который боится превратиться в жертву. Он отворачивается, чтобы согнать улыбку.
— Тревожные стихи, — задумчиво говорит Рита и уходит к воде.
Пламя костра высвечивает фигуру Риты, и освещает для нее полоску пляжа. Рита собирает камешки, чтобы кидать их в воду и смотреть, как вспыхивает таинственным светом планктон. В темноте расцветают голубые звезды. Это так похоже на рождение вселенной.
И они остаются вдвоем — Соня и Джонни. Огромный кит темноты проглатывает их и лишает тел. Они не видят друг друга. Только слышат. Теплый воздух почти невозможно ощутить. Кажется, что их нет или что они одно целое, что они и есть эта темнота, они могут говорить. Темнота может говорить их голосами. В темноте можно узнать о существовании мира только на ощупь, но для этого нужно протянуть руку. И Джонни делает это. Он сжимает горячей рукой пальцы Сони. И Соня наблюдает за тем, как ее рука срастается с рукой Джонни, как свиваются под кожей огненными спиралями змеи, как ее тело превращается в огненное облако, как оно увеличивается до размеров космоса.
Это и страшно, и сладко. Хочется быть внутри этого облака.
Но Вадик, флэшбэки из прошлого возникают в темноте, и Соня решает перейти в атаку. Полчища слов. Надо направить их на штурм.
— Скажи, — говорит Соня осторожно. — После той истории ты ненавидишь всех девушек оптом?
Рука Джонни замирает, но в ней не появляется враждебности. Она все такая же теплая, такая же доверчивая. Может ли врать рука? Вот в чем вопрос. А может быть, она не врет? Может быть, у этой руки иные задачи? Вот говорят же люди: «Люблю яблоко», — но любовь-то эта для яблока смертельна. Джонни отвечает не сразу. Думает, вспоминает, Соне приходится поторопить его.
— Так что? — она шевелит пальцами, подгоняя Джонни.
И он отвечает:
— Нет. Ненависти нет. Ненависть — это все же чувство. Чувства — это для живых. А я мертв.
— Значит, ты и ко мне ничего не чувствуешь? И все эти взгляды, жесты, слова — просто игра?
Джонни отвечает не сразу.
— Нет. С тобой все не так.
— А как со мной? — Соня спрашивает тихо, боясь своего дыхания.
— Я решил тебе проиграть, — спокойно отвечает Джонни. Даже как-то отчаянно отвечает, как решивший прыгнуть впервые с парашютом или с десятиметровой вышки.
— Что это значит?
Неожиданно останки костра вспыхивают и выхватывают лица из темноты.
Соня и Джонни смотрят друг на друга, их лица отражаются, как в зеркале, друг в друге. Как будто они близнецы, а ведь они не похожи, но одинаковые лица делают одинаковыми их мысли.
И они все понимают друг про друга. Но они не могут решить, а надо ли? Надо ли идти на поводу у этого подобия? Вдруг это снова окажется иллюзией. Так рискнуть? Или лучше остаться мертвыми?
Возвращается Рита. Они зевает, прикрывая рот рукой.
— Ну что, танцоры? Идемте, пора. Джонни на последний автобус опоздает.
Костер остается догорать на песке, угли красноглазо мерцают в темноте.
Глава 31
Игра в неигру
Соня лежит в постели и смотрит, как на стене колышется тень от занавески. Внезапно на стене появляется неясное темное облако, оно отделяется от стены, подходит к кровати, и невидимые легкие пальцы касаются Сониного горла.
Соня вскрикивает, хватается за горло и распахивает глаза.
Соня нащупывает рукой выключатель и зажигает электричество. Но электричество — сильнейший враг Тени. Разумеется, в комнате никого нет. Но нет никого и в кровати.
Соня вскакивает тревожно:
— Оди! Ты где? Ты покинуть меня решил? Оди!
Оди выходит из-за гардины.
— Нет. Пока нет, — говорит Оди, располагаясь на кровати. — Но ты играешь в опасные игры. Вы так мило танцевали, все в бабочках. Котятки такие сладенькие.
