Соня неожиданно начинает чувствовать уважение к Наталье. Рита молчит.
— Вы правы, Наталья. Я облажалась. Мне стыдно. Простите.
Наталья неспешно выбирает сливу.
— Слава богу, Игоряну глубоко наплевать уже на все. Я не хочу его оправдывать. Я хочу сказать, что Авель виноват в грехе Каина тем, что потакал ему. Иногда Авель больше виноват, чем Каин.
После минутной паузы Соня говорит:
— Не ожидала от вас. Правда. Если бы это был американский фильм, то зазвучали бы аплодисменты.
— А я не против, — неожиданно усмехается Наталья. — Похлопайте мне.
Соня и Рита хлопают в ладоши и смеются.
— Спасибо, достаточно, — обрывает их Наталья. — Игорян вернулся.
Рита и Соня оглядываются на калитку.
— Что с ним? Нос, что ли, разбит?
Игорян подходит ближе к столу. Его светлая рубашка в крови.
— Привет, — говорит он. — Выходил с катера и упал. Вот. Разбил нос. Отстирается?
Наталья поднимается из-за стола, так и не выбрав очередную сливу.
— Снимай рубашку, пень старый.
Игорян расстегивает пуговицы и сдергивает рубашку на ходу. Наталья берет ее и идет к умывальнику.
— Надо застирать, пока свежее.
— Да вот, сам даже не знаю, как так? Споткнулся — и прямо о кнехту лицом.
Наталья рассматривает нос Игоряна.
— Точно перелома нет? Надо в больницу.
— Да к черту больницы! И так уж доживу, — он умывается, садится на стул и запрокидывает голову. — Хватит мне и такого носа. Че тут осталось-то?
Годы, опыт, понятое и оставшееся — вот что сближает людей, а совсем не взгляды на жизнь.
— Возраст добавляет легкомыслия, — усмехается Соня и спрашивает Риту: — Ну что, уехала Сисяра?
— Нет пока, — немного нервно говорит Рита. — Завтра должна. Подруга пишет, что она пытается теперь остаться. Но ее уволят, если она не поедет.
— Да уж. Да не парься. Уедет, — говорит Соня, чувствуя, что врет.
И они продолжают искать счастье в сливах.
Глава 40
В аду с Адой
Соня держит на руках кошку. Волосы девушки замерли, поднятые порывом ветра, все линии сложились в эту секунду в нечто музыкальное, нечто похожее на стихи. Рифмы жестов совпали с рифами облачных черт на небе, с наклоном дерева вдали. Тревожное счастье бытия блестит в глазах Сони.
Нет. С Джонни не случилось того, что случается со многими людьми, от которых мир когда-то отказался, но не убил. Джонни не стал придирчив к контурам. Он не склонен ни к излишнему эстетизму, ни к чопорности, нет у него особой любви к контурам и четкости линий. Нет у Джонни и неряшливости, к которой склонны иногда люди, скрывшиеся от мира в башне.
Все не так. С тех пор, как Джонни нашел свой пулемет, свой «Шмайсер», «Дегтярев», «Калашников», «Томи Ган», он стал вполне нормальным на вид. Как все. Только он сам знал, какая пропасть разверзлась у него внутри.
Ада не обманула его. Ночь с ней стала лекарством. Прирученный демон Джонни — цепной цербер, алчное исчадие внутренней пропасти — был надежно спрятан в темноте камеры Canon. С тех пор, как это случилось, Джонни успокоился.
Теперь, отпуская демона на охоту, он освобождается от его зловонного запаха, накатывающего приступами темноты. Почему-то именно Canon. Именно Canon. Без всяких объяснений.
На экране компьютера фотка Сони. Джонни сидит на стуле и смотрит на нее, не отрывая глаз. Соня держит на руках кошку. Колонки за спиной Джонни толкают воздух в комнате, и удары воздуха отзываются в среднем ухе ударами молоточка по наковальне. Сигналы идут в мозг, и мозг опирается на эти ритмы, как на несущую частоту. Собственно, любые мысли — это всего лишь гиперволны. Жизнь предлагает нам шум. Но шум — это, по сути, тишина. Так же, как бесконечность, по сути — ноль. Чтобы обозначить существование, нужно выбрать из шума мелодию, придать аморфной глине шума форму.
Музыка делает часть работы. Музыка — это уже река. Остается пустить по ней лодочку.
Джонни смотрит в глаза Сони и видит в них то, от чего решил отречься. То, с чем он так долго боролся, — желание срастись с кем-то до состояния неразличия, до состояния сиамского близнеца.
Одной таблетки достаточно.
Не бывает близнецов. Бывают чужие люди. Если ты чувствуешь, что кто-то тебе близнец, скорее всего, это твой демон повелся на запах дичи. Но никто не хочет быть тобой. Все хотят быть собой. И все хотят кого-то второго для себя. Чтобы он был всегда, вовремя и такой, как хочется. Чаще всего это желание принимается за любовь.
Но это всего лишь пробуждение демона. Не более.
Блеск Сониных глаз щекочет спящего демона и волнует плоть Джонни. Темное тело демона начинает звучать внутри тяжелыми багровыми нотами. И Джонни не знает уже, чего он хочет больше — накормить демона или удержать его на цепи.
Чтобы вернуться в реал, Джонни идет на кухню и включает телевизор. Идет криминальный сериал: маньяк разматывает полиэтиленовый рулон и затягивает пленкой стены. Шелест пленки завораживает слух Джонни.
Джонни зажигает газ, ставит на огонь сковородку, наливает масла, открывает холодильник, достает три яйца. Потом он берет огромный нож и разбивает яйца. Они с шипением расплескиваются по сковородке.
Звук полиэтилена на экране, блеск ножа и разыгравшиеся фантазии заставляют Джонни замереть. Он забывается. Только запах подгорающего яйца возвращает его в реал.
Джонни выключает газ.
Маньяк на экране заклеивает скотчем рот жертвы.
Глава 41
Домик на окраине
Утро. Недалеко от пыльного промышленного района на небольшой кривой улочке возле маленькой одноэтажной халупы останавливается машина. Из нее выходит пассажир — это Джонни, — и машина уезжает. На другой стороне дороги стоит дородная женщина. Она щурится на солнце. На лбу и щеках блестит пот.
Джонни подходит ближе и вежливо улыбается.
— Здравствуйте. Я звонил вам. Насчет аренды.
Женщина окидывает его взглядом снизу вверх и обратно и открывает калитку.
— Ну, здравствуй! Идем!
Они идут по тропинке в покосившийся домик. Женщина сообщает:
— Тут у нас бабушка жила, но умерла месяц назад.
— Нормально. Я не боюсь призраков, — спокойно говорит Джонни.
Они входят в дом.
Две комнаты, заставленные ветхой мебелью. Джонни осматривается. Он ходит молча, трогает вещи, переставляет стулья. Ожидание становится утомительным. Молчание напряженным.
— Ну что? Снимаешь? Или как? — женщина пытается поторопить возможного арендатора.
