Глава 49
Свидание
Тишина. Мертвая тишина. Стук предметов о подоконник — тушь, губная помада, тени. Соня делает мейкап. Оди проявляется в зеркале за ее плечом.
Он обнимает Соню и тихо язвит:
— Ну что? Мышка собралась в ловушку?
— Да. Собралась.
— Смотри там.
— Мне надо узнать, кто сидит на моих плечах — говорит Соня и вдруг роняет раковину, подаренную Джонни, задев ее краем платья. Раковина катится по полу, все шипы отламываются.
И Соне жалко, что она испортила подарок Джонни. Жалко до слез.
— Черт. Это знак. Но знак чего? — встревоженно спрашивает она, поднимая осколки.
— Все знаки означают одно, — говорит Оди.
— В смысле?
— Это знак того, что не надо быть дурой.
— А-а-а… Хорошее настроение?
— Как обычно.
— Ну как тебе?
Соня прекрасна — легкий сарафан из белой воздушной ткани и, конечно, неизменный бирюзовый шарфик.
— Тортик готов к употреблению. Там уже приготовлены приборы?
— О чем ты? — волна страха пробегает по коже кусачими мурашками.
— Так. Само сказалось.
— Уходим, — взяв сумочку, Соня выходит из комнаты, закрывает ее на ключ, спускается вниз по лестнице и натыкается на Петровну.
— Ты куда это такая раскрасавишна? — спрашивает Петровна.
— Так. Прогуляюсь, — Соня направляется к калитке, но, подумав, останавливается и возвращается. — В общем, я иду в кино с Джонни, это инструктор с пляжа. Игорян и Наталья знают его, он провожал со мной Риту.
— А-а-а… Ну понятно, — осторожно говорит Петровна. — Так-то он ничего вроде. Симпатичный. Хотя имя странное какое-то. Джонни.
— На самом деле он Марк. Марк Даркман. Мы просто в кино. Я приду… Вечером. У меня завтра днем поезд. В пять часов.
— Ладно-ладно. А я что? Я поняла. Марк Даркман. Все понятно.
Петровна направляется в огород к Старику, копошащемуся на грядках.
Соня выходит из калитки. Ох, и щекочет же все внутри!
Катер идет от Северной пристани к Севастополю. Соня стоит на корме. Ветер развевает ее шарфик. Ее бирюзовый шарфик почти прозрачный, и если смотреть сквозь него, то все становится бирюзовым.
Теперь она совсем одна. Даже Одиночества нет теперь рядом. Она дышит на пальцы. Они замерзли от ветра. Наверно, от ветра.
Отчего еще?
Джонни стоит на пристани. Теперь он в распахнутой рубашке поверх футболки — свежий денек. Да и рубашка Джонни к лицу. Увидев Соню, он делает шаг и, схватив ее за руку, выдергивает из толпы и сразу же касается губами уха. Осторожно, едва ощутимо. И это мимолетное касание выбивает Соню из реала. Купол опускается на них, купол тишины и молчания. Люди вокруг становятся немыми голограммами, даже шелеста шагов не слышно. Полная тишина, звенящая уменьшенным аккордом си бемоль минор.
И бабочки.
На их лиловых крыльях бликует золотыми вспышками солнце.
— Привет, — выдыхает Джонни.
— Привет! — Она не может не улыбнуться в ответ, хотя кто-то внутри остается равнодушным. Кто? Одиночество? Оно забралось в череп? Где оно там спряталось? В шишковидной железе? Или в лобных долях? Впрочем, не важно.
— Поиграем? — Джонни улыбается в ответ.
И они опять попадают в бесконечный коридор отражений друг друга. И руки не хочется разнимать. Какие теплые пальцы! Какая приятная мятная волна охватывает тело от каждого касания!
— Во что? В правду?
— Нет. Другая игра. Ты закроешь глаза, а я буду вести тебя за руку, а потом поменяемся. Хочешь?
— Зачем? — Соня немного пугается.
— Попробуй — узнаешь, — в глазах Джонни огоньки, точно у волка или барса во время охоты.
— Ладно, — соглашается Соня, почти соглашаясь быть дичью.
Соня закрывает глаза и идет в темноте. Она не знает, куда она идет — единственное, что ее связывает с миром — рука Джонни и звук города. Это странно. Чтобы успевать за Джонни, ей приходится молчать, надо, чтобы совпало дыхание, чтобы каждое движение его руки сразу же отдавалось в ее руке — будто они одно целое.
Вдруг Соня натыкается на Джонни и распахивает глаза. Он смеется.
— Светофор. Понравилось?
— Да, — честно признается она, чувствуя, как стремительно она погружается в кокон золотых змей.
— Давай, теперь ты. Прямо до следующего светофора.
Соня тащит Джонни за руку, и чувствует, что ведет беспомощного человека, который абсолютно доверяет ей.
Соня едет с Джонни и слышит его голос оттуда, с Херсонеса: «Как будто бы мы когда-то были сестрой и братом». До следующего светофора Соня так привыкает вести Джонни, что забывает о том, что ее дистанция закончилась.
Соня останавливается. Джонни открывает глаза.
— Тебе не трудно молчать со мной? — спрашивает он.
— Глупый вопрос, — говорит Соня. — Но я отвечу на него. Я люблю молчать. Молчание говорит больше, чем слова.
Ветер треплет голубой шарфик Сони и накрывает лицо Джонни.
Она убирает с его лица бирюзовую дымку шифона и, надев ее себе на голову, протягивает руку Джонни.
— Еще!
Джонни улыбается и ведет Соню к следующему светофору. Облако фиолетовых бабочек все больше. Их крылышки задевают прохожих, и те оглядываются.
Потом они катаются на карусели, взлетая к облакам. Когда Соня спускается вниз, мир еще долго кружится вокруг нее.
Потом они сидят в кафе и едят мороженное, и Джонни фотографирует Соню.
А потом он говорит:
— Если поставить фотоаппарат с длинной выдержкой, то людей не будет, будут только дома и яркие полосы от автомобильных фар. Все просто — никаких людей нет. Есть строители домов. Это дома строят себя при помощи людей. Дома остаются, а люди исчезают. Их уносит ветром, как песок.
Соня слушает Джонни и погружается в его рассказ.
— Я никогда не встречала более сумасшедшего парня. Мне нравится это и пугает. Может быть, мы идем друг к другу, чтобы преодолеть свой страх?
— Или узнать о себе что-то, чего не знали до сих пор.
— Наверно. Так что? — Соня пытается вынырнуть из золотой воронки медовых змей. — Ты пригласишь меня к себе? Я хочу вернуться на последнем катере.
— Тогда идем. Я живу на окраине. И запомни: ты сама так хотела.
— Я не спорю. Сама.
Мимо окна все быстрее несется город: люди, автобусы, машины, дома. Суета. На юге темнеет быстро. Почти моментально. Еще всего-то восемь, а уже темно. Соня роняет голову на плечо Джонни, но тревожная струна по-прежнему звенит внутри. И сердце. Как-то сильно оно стучит.
