И вот мы сидели, перед нами были холмы Дамансара и апельсиновый закат за мелким черным кружевом громадного дерева, я рассказывал о том, что в прошлом году по этому дереву шлялись, как хотели, обезьяны, маршировали также по самому краю крыши. А это, вообще-то, жуткая зараза, они знают, когда в комнате никого нет, открывают руками замки на балконе и лезут внутрь, расшвыривая там все и разыскивая еду.
– Они украли мое печенье! – в изумлении пожаловался как-то нам с Алисой Карл. – Отвинтили крышку! Что не сожрали, крошками разбросали по полу!
А в этом году охрана сообщила нам, что угроза почему-то отступила. Куда обезьяны ушли – неизвестно.
Но как раз в тот момент, когда мы это Маше рассказывали, я вдруг заметил, что ветки дерева-великана шевелятся как-то неправильно.
Вот когда наконец мне стало страшно – я вдруг вспомнил, что со мной и остальными могло произойти ровно сутки назад. Где оно сейчас, то, что давилось ненавистью в нашем навигаторе? Летает или ждет, прижимаясь к земле?
Я смотрел неотрывно на эту черную аппликацию на фоне заката, на эту ветку, на странный нарост на ней. И вот силуэт нароста начал меняться, из него вытянулась длинная, неправдоподобно длинная лапа, вот еще одна, обозначились круглая ушастая голова и закрученный бубликом хвост. Я не знаю, где летает сейчас злобный дух Матильды и куда отправилась душа Фила. Но думаю, что над холмами Дамансара теперь навсегда поселился вопль Маши из Севастополя:
– Ой, да вот же обезьянки! Смотрите!! Настоящие!!!
У тебя все было
Я общался с ним ровно пятнадцать секунд: попросил зажигалку. И получил ее вместе с невнятной фразой о том, что – да, на этом острове зажигалка большая ценность.
А больше общения никакого не было, он к нему совершенно не стремился.
Этот человек вообще, кажется, не любил говорить. Разве что пару невнятных слов своей подруге, притом что ее ответные реплики были хоть как-то слышны. Возникало ощущение, что она с ним как-то общается, а он с ней нет, но обоих это вполне устраивает.
Подруга… непонятные слои краски на волосах, вроде годовых колец у дерева, но изначально все-таки брюнетка. Существо неясного возраста, расы и национальности. Но с такой задницей можно не заботиться о национальности или цвете волос и смело входить в море на радость пляжной публике, что она постоянно на моих глазах и делала.
А этот человек, давший мне зажигалку… очень черные и очень брежневские брови. Бесформенный гриб камуфляжной шляпы на голове, всегда, днем и вечером. Потерявшая цвет клетчатая рубашка, частично скрывающая громадную гору тела: сто восемьдесят кило, или все-таки меньше?
Остальное – довольно плохо ходящие ноги (он по большей части сидел), почти всегда книга в руках, хотя изредка, по вечерам, ее сменял смартфон, подсвечивающий голубизной его ухмылку. Так он и оставался в неподвижности на веранде своего домика или у моря, и все эти несколько дней на острове мне казалось, что в какой-то прошлой жизни я его… знал, встречал или просто видел.
– Да еще бы тебе его не знать, – сказал мне уже в Бангкоке местный житель Евгений. – И кто же его не знает. Если бы ты мне сказал, что поедешь на Вай, я бы тебе сразу сообщил, с кем будешь соседствовать.
Последовала недоуменная (с моей стороны) пауза, после которой Евгений уточнил:
– Да-да, он там всегда сидит. Круглый год. Да, и в сезон дождей тоже. А ты представь себе – куда ему еще плыть или лететь, чего он еще в этом мире не видел?
Вообще-то Тимур Камалов приехал на остров умирать. Мало кто знал, что он, знаменитый своим громадным весом (и еще неизменной вежливостью к тем просителям, которые до него все-таки добирались), был несчастнейшим человеком на свете. Перечислять чужие диагнозы – скучное дело, но даже и сам по себе его вес не давал ему нормально передвигаться или, скажем, садиться. Он, среди прочего, никогда не ездил в каком-нибудь бронированном «Бентли» или «Майбахе», а только в микроавтобусе, из которого мог выходить без того, чтобы с кряхтеньем сгибаться или разгибаться и подвергать суставы невыносимой нагрузке.
Каждый из диагнозов Камалова сам по себе был не смертелен, но все вместе делали нормальную жизнь невозможной. Потом ему учинили в Швейцарии простейшую вроде бы операцию – лишили набитого камнями желчного пузыря. И пообещали, что месяца через два он снова сможет нормально есть почти все что угодно. Получилось по-другому, ко всем проблемам добавились страхи и мучения по поводу любого проглоченного куска.
И тогда швейцарцы намекнули ему, что их клинику в холодных горах он может просто купить и провести там остаток дней среди полностью своего больничного штата, а дальше… ну, эвтаназия – юридически сложная штука, но уж в собственной-то клинике возможно что угодно, он даже не узнал бы, какой укол будет последним.
К этому моменту Камалов знал еще кое– что: что умереть с комфортом дома не дадут. Его громадная империя стали, проката, угля и много чего другого заинтересовала налоговые службы. Больше всего, наверное, он от этого удивился: ну вот почему именно сейчас?
Как всегда в таких случаях, ответов на этот простой вопрос было множество по всем сайтам и соцсетям. Начиная от «а почему бы и не сейчас» и продолжая очевидным – дракой с другим олигархом по имени Полянский. Полянский, в отличие от замедленного, как бы даже застенчивого и не любящего лишнего шума Камалова, был олигархом гиперактивным и предельно медийным. И прославился кличкой «стервятник».
Появилась она так: на фоне нескончаемой череды скандалов вокруг строительной империи Полянского, которая, опять же не без помощи налоговиков, оказалась банкротом, возникла его публичная и заочная перепалка с Камаловым. Начал ее, понятное дело, Полянский, сказав что-то вроде «вот же этот старый волк Камалов тоже пустил по миру десяток других компаний, и ничего».
И Камалов… вдруг обиделся. Настолько, что послал вон всех своих специалистов по общению с массмедиа, они объясняли ему, что пусть бешеный кабан дискутирует с Полянским – кто вообще реагирует на его ежедневные заявления на все темы? Не говоря о том, что состояние Полянского даже в лучшие времена оценивалось в десятки, ну – в сотню миллионов долларов, а Камалов был совсем в другой весовой категории, он был тогда миллиардером. Не миллиардерское это дело, замечать какого-то Полянского.
Но Камалов – насупленные брови, отблеск очков – поставил на стол видеокамеру и сам, один, в секрете от советников, записал и выпустил в сеть видеоблог, где объяснил разницу между собой и Полянским. Да, Камалов разорял конкурентов, но брал их предприятия себе и возрождал их из руин. А Полянский уничтожал все, за что брался, не говоря об обманутых кредиторах и дольщиках.
– Федя, я, может, и волк, а ты стервятник, – сказал в камеру Камалов. – Ты только и способен, что питаться дохлятиной себе не впрок, при этом клекотать на всю страну.
Вся страна после этого то ли день, то ли целых два обсуждала, кто из перегрызшихся олигархов прав. Но потом всех увлекли новости о том, что Полянского везут домой в наручниках с камбоджийского острова, который он купил, причем выдали его сами камбоджийцы. А неча было швырять в нетрезвом виде в воду экипаж собственной яхты Полянского, и потом убегать по суше от местной полиции в одном полотенце на бедрах.
