Я загадочно молчал.
– Что, еще одна история, да?
– Нет, все та же. У Ноя, как рассказывал полковник Фадеев, есть домик в Бангкоке, не обязательно плохой, скорее даже очень хороший. Потому что Ной прожил несколько жизней, часть из них удачные.
И однажды он спросил себя – а что он все эти годы хотел от жизни на самом деле. Что бы он делал, если бы заработал все деньги, которые ему нужны. И понял, что все это время – с самого Таммасата – на самом деле он хотел стоять на небольшом возвышении на веранде ресторана у моря, играть на своей гитаре и петь людям, которые вокруг него звенят вилками и ложками и даже, может, его не слушают. А смеются, болтают и иногда посматривают в морскую черноту, туда, где горизонт обозначен корабельными огнями.
– И он устроился в «Чангу-чангу», – поняла Алиса.
– Нет, моя дорогая. То есть, конечно, да. Он сел в свою машину, оставив в столице дом, детей и друзей, но взяв с собой вот этого лохматого Ана, и двинулся сюда. Но до того сделал кое-что еще.
– Упаковал гитару и все свои диски, – предприняла она новую попытку. – У нас же тут целый день звучит великолепная коллекция. Это все его музыка, да?
– Конечно, конечно. А до того он купил этот отель.
Алиса молчала.
– Понимаешь, он не лучший музыкант Таиланда. Но даже и не лучшему хочется играть каждый вечер, и чтобы вокруг были люди, которые его слушают. И поскольку мы все приходим на ужин, кроме тех, кто убегает в город, то мы – есть. Вот он и нашел способ получить то, что хотел, и чтобы так было…
– Всегда.
– Ну, по крайней мере… Если не совсем всегда… То…
Полковника Фадеева на веранде не было. Хотя я знал, что он где-то здесь.
Не обращайте на них внимания, на эти странные фигуры в день конца света – они вас не тронут, они уйдут, – и ждите, когда конец кончится.
Но где-то же оно есть
Я нигде не видел такого гранита, как на Дворцовой набережной. Кажется, погладь рукой этот теплый крупнозернистый камень – и он поддастся, превратится в мягкий диван.
Вереница округлых, будто надутых насосом автобусов. Толпа иностранной публики – и в том числе эта высокая женщина в бесформенной куртке, неуместной в последние дни весны. Она думает, что здесь у нас вечная мерзлота?
Женщина поворачивается к автобусу и нетерпеливо смотрит на его двери, откуда вываливается всяческая публика, строясь в очередь к Эрмитажу.
Что она здесь делает – ведь я видел ее совсем в другом месте, другом мире, на той стороне земного шара. Там, где, казалось, она настолько своя, что больше и не бывает.
И было это только полгода назад. Бангкок. Пресс-бар.
Новый две тысячи пятьсот пятьдесят четвертый год я встречал у моря, невидимого во мраке с террасы отеля, но оно было близко, совсем близко.
Провинция называется Районг, сюда едут те, кто не выносит грохот и рев Паттайи и уже видел раньше салют над качающейся водой Чао Прайи в Бангкоке. Салютуют друг другу великие отели, заказывая лодки с пиротехникой – они все выходят здесь на реку, «Ориентл», «Шангри-Ла», «Мариотт» в отдалении, и любимый мной старый «Менам» – у него сейчас новое имя, я каждый раз не могу вспомнить какое, таксисты тоже.
А отельчик в Районге – маленький, трехзвездочный, он называется без затей «Бич вилла» – там было хорошо. Таиландские китайцы из Бангкока привезли с собой неплохое, но предсказуемое шампанское, мы трое – свое Delamotte, вызвавшее там почтительное изумление. С китайцами мы пили за здоровье старого короля, усталого человека в круглых очках на тонком носу, и пусть он как можно дольше держит мир в этой стране на своих хрупких согнутых плечах; с русской компанией – за всех, кто остался самим собой, даже уехав в тропики навсегда.
Салют тоже был, не хуже, чем на великой столичной реке, а потом мы все вместе пошли босиком по теплому песку запускать фонарики. Невесомая папиросная бумага, одним движением превращающаяся из диска в полупрозрачный цилиндр; спиртовая свечка на проволочной крестовине наполняет эту эфемерную конструкцию теплым воздухом – и вот уже десятки, сотни оранжевых лампочек взмывают над головами в непроглядное небо, выстраиваются там в цепочки и вереницы, плывут над чернотой моря к горизонту, унося в пустоту и мрак наши желания и мечты.
В мертвый отель мы пошли на второй день, когда остались единственной семьей в «Бич вилле».
Нет, начинать все-таки надо не отсюда. Сначала была, конечно, кобра. Накануне, поздним вечером первого января, на узком приморском шоссе, где машины встречаются чрезвычайно редко.
Вне всяких сомнений – кобра. Неподвижное граненое, толщиной пальца в три, чешуйчатое тело на асфальте. Мы бы переступили через нее, а то и хуже, если бы нас не догнала на шоссе трехколесная тарахтелка и не осветила бы единственной фарой серую ленту дороги и черную вытянутую тень поперек.
– А вот это… стой! – сказал я белевшей в ночи девочке Насте. – Такого нельзя делать никогда. Если ее переехали недавно, то у нее всегда может остаться сила на последний укус. И на прыжок. Примерно как шланг, который вдруг подскакивает на газоне, когда кто-то открывает кран.
Участок дороги с коброй был в абсолютной тьме, по сторонам угадывались только заросли слоновой травы. Нет – еще было пустое пространство слева, где над головой нависала погруженная во мрак многоэтажная башня без единого огонька. Свет, в виде разноцветных гирлянд, был впереди, метрах в трехстах, у ресторанчика с крышей на столбах.
– Я дальше не пойду, – сообщила мама Насти, как будто мы и так бы не догадались.
Вдалеке, сзади, снова послышалось тарахтенье мотора.
– Вот сейчас он нам осветит дорогу до самых огней, и мы двинемся дальше, – не очень уверенно сказал я. – По левой стороне.
Качающийся луч показался из-за поворота, мазнув светом по голой площадке перед вымершей башней. Здесь когда-то была каменная книга в рост человека, на ней мелькнули и исчезли буквы: повыше «or», пониже «ea». Имя дома, которого нет, – ни дома, ни имени. Только глухой, без окон, фасад угадывался во мраке, уходил ввысь.
– А это, наверное, тот самый серый зуб, который виден с нашего пляжа, из-за деревьев, одним концом выходит на дорогу, другим на море, – сказала Настя.
– Надо сюда днем прийти и словить глюков.
– Лучше ночью, – отозвался я, присматриваясь к дороге, мотоциклетная фара показала, что путь абсолютно чист, но все же… – Глюков будет сколько угодно. Вот как сейчас.
И мы пошли – конечно, утром, с пляжа, по робкому прибою, когда смотреть на море стало уже скучно. И, понятно, только вдвоем. Зато девочка Настя отнеслась к делу серьезно, тащила почти невесомую, но солидную треногу для фотоаппарата и сам аппарат, серьезный, тяжелый, настоящий.
Мы с первого дня заметили, что здесь, на берегу, есть брошенное здание. Юго-Восточная Азия – страна белых многоэтажных корпусов, и тусклый серый цвет башни, выглядывавшей из-за казуарин в полукилометре от нашей «Бич виллы», четко говорил: здесь давно никто не живет. Что было несколько странно. Районг – место довольно тихое и пустынное, но наш длинный пляж был вполне обитаем. Сияющие белизной жилые дома слева и справа от нашего отеля – катастрофически пустевшие в рабочие дни, что-то вроде дач для жителей Бангкока. Состоявшие из одних только скромных пляжных вилл отели на горизонте. С какой стати тут должна стоять башня этажей на десять, на белых стенах которой дождь оставил грязно-серые потеки? Почему никто ее не купил почти даром, не оживил, не покрасил заново?
