Проводив Семена, Настя закрыла дверь, села в комнате на диван и раскрыла толстую тетрадь в клеточку. Когда-то такие тетради продавались в каждом магазине канцтоваров и стоили 44 копейки. Она почему-то была уверена, что их уже давно не выпускают и не продают. Хотя, возможно, тетрадь сохранилась у Климанова с давних времен…
* * *
Когда-нибудь, через много лет, когда я стану совсем стареньким, а может быть, и умру, эти записи опубликуют. И тогда все узнают, что плясали на самом деле под мою дудку, а не осуществляли свою мифическую свободную волю.
И все поймут, каким я был на самом деле. Тихий чиновник, незаметный писатель, ничем не выдающаяся личность. На протяжении многих лет я был богом, казнил и миловал, решал, кому жить хорошо, а кому – плохо, кому радоваться, а кому горевать…
Я с детства завидовал Димке Щетинину. Нет, это не была зависть в общепринятом смысле слова. Я лучше учился, был лучше одет, был умнее, больше читал, меня хвалили учителя, называли способным, прочили замечательное будущее. Я нравился девочкам, меня, вежливого и воспитанного, обожали взрослые. Димка, мой одноклассник, не вылезал из «двоек» и редких «троек», учителя от него шарахались, а вот ребята любили. Тянулись к нему, готовы были идти за ним в огонь и в воду. Даже в подростковом возрасте я уже понимал, что есть в Димке какая-то сила, заставляющая людей подчиняться ему, не перечить, слушаться. У меня такой силы не было. Зато хватало ума отдавать себе в этом отчет. Моей мечтой, моей целью с того момента стало одно: заставить Димку признать мое превосходство. Признать, что я сильнее. Склониться передо мной.
Я помогал ему всегда и во всем. Давал списывать домашку и контрольные, писал за него сочинения и изложения, если их задавали на дом, прикрывал сначала от родителей и учителей, потом от бесконечных девок, с которыми он вечно не мог разобраться и крутил одновременно с несколькими. Подсказывал, как лучше и эффективнее выполнить поручения, которые давал ему Мытарь. Мне Мытарь тоже много чего поручал, но я справлялся самостоятельно, без Димки. Вообще Мытарь любил меня и ценил куда больше, чем Диму, говорил, что я самый толковый из его «шестерок» и только из меня одного может выйти настоящий вор. Становиться вором я не собирался, это не интересно. Но учился у Мытаря старательно. И у меня действительно получалось намного лучше, чем у других. Успехи в «школе Мытаря» ясно показали Димке мое превосходство. Уже понимая, что умирает, Мытарь при всех подарил мне свой набор отмычек, тот самый, с которым сам работал, и это стало моим первым звездным часом. Тот факт, что я лучше справлялся с уроками в обычной школе, его отнюдь не впечатлял, а вот успехи в воровском деле и высокая оценка, данная Мытарем, заставили признать, что я достоин уважения. И если прежде он принимал мою помощь, словно делая мне одолжение, то теперь он относился к ней как к благодеянию. Не ОН милостиво принимает от «ботана», зубрилки и отличника, а Я снисхожу до него и благодетельствую.
Я стал для него незаменим. Помогал ему не только реальными делами, но и советами. Для решения ряда сложных и долговременных вопросов с другими владельцами бизнеса мне нужен был свой человек в компании Горевого. И как только там, на мое счастье, освободилось место, я решил пропихнуть на него Димку. Со своими двумя судимостями и обширными связями в криминальном мире он был для Горевого идеальной кандидатурой. Да плюс моя личная рекомендация, которая в те годы весила ох как немало, не зря же я столько лет работал над своей репутацией, оберегал ее, из кожи вон лез, чтобы мое слово все воспринимали как истину в последней инстанции.
Я поговорил с Горевым, убедил его, после чего встретился с Димкой, рассказал ему о Горевом и о том, что тот готов взять его на хорошую должность в службе безопасности и по сути поставить «разводящим», а в скором времени можно будет стать его правой рукой, если служить верно и добросовестно. И тут этот идиот меня огорошил, рассказав, что участвовал в убийстве трех человек, причем один из них – маленький ребенок! О том, что комитетчики засунули его к нацикам, прихватив на каких-то махинациях с зарубежными фирмами, я, конечно, знал, но чтобы такое… Не ожидал, что Димка окажется таким придурком. Но сделанного не воротишь, а свой человек у Горевого мне в тот момент был нужен позарез. Пришлось придумывать, как вывести Щетинина из-под удара.
Было трудно. Но в итоге все получилось. Димка зажил респектабельной жизнью, раздобрел, разжирел. Обзавелся хорошим жильем, молодой женой «из приличных», детьми. И по-прежнему по каждому поводу бегал ко мне за советом и помощью. Чем больше у него становилось денег, чем значительнее влияние на решения, принимаемые Горевым, тем выше я поднимался в собственных глазах. Даже когда я бросил административную деятельность и занялся написанием книг, ничего не изменилось. Я оставался для Димки непререкаемым авторитетом и первым, к кому он бросался за помощью. Все остальные включались уже потом, если я говорил, что помочь не смогу. Но я всегда был первым. В любом вопросе…
Я пишу все это только потому, что не могу никому рассказать. Пока живы люди – Димка, Горевой, Сокольников и многие другие, чьи имена упомянуты в этих записках, – я должен молчать. Да и о себе я пока не готов говорить открыто. Еще не пришло время. Пусть пройдут годы, пусть настанет час, когда мне будет все равно. Мне не обязательно видеть свой триумф собственными глазами, нет у меня подобных амбиций. Вполне достаточно знать, что этот триумф состоится рано или поздно. А он состоится, я уверен.
Но я живой человек. И меня раздирают изнутри эмоции, мысли, слова. Их нужно куда-то девать. Их нужно выплеснуть. Частично я вкладываю их в книги, в сюжеты, в своих героев. Но это не совсем то. Это суррогат. Только в этой тетради я – настоящий. Я овладел великим искусством не лгать самому себе…
Когда Димка рассказал мне о том, что к нему приходил муж Кати Горевой и чем закончился разговор, я был в шоке. Дочку Горевого я никогда не видел, но по рассказам Димки знал о ней очень много. Практически все, что знал о ней Щетинин, знал и я. Знал о том, что она особенная, что все считают ее странной, что она не очень любит учиться, зато очень любит помогать тяжело больным людям и особенно детям. Знал, что она добровольно взвалила на свои плечи двоих ребят – брата и сестру мужа. Знал, что отец порвал с ней всякие отношения, выгнал из дома и не помогает. Знал о ее работе в хосписе.
Как можно было отказать в помощи этой самоотверженной девочке и ее юному мужу?! Как можно было пнуть их ногой, как шелудивых бездомных псов? Да, я понимал, что Димка боится крутого нрава Виталия Горевого и не смеет сделать хоть что-то поперек его велений. Но можно же было прийти ко мне посоветоваться! Я бы придумал, как сделать так, чтобы помочь ребятам, которые бьются изо всех сил, чтобы выжить, и при этом не нарваться на гнев шефа. Я бы придумал. Уж если я придумал, как вытащить Димку из истории с убийством…
Но он не пришел ко мне за советом. Он не попросил о помощи. Он не посчитал Катю, выросшую у него на глазах, достойной таких усилий. Или не посчитал меня способным решить проблему. Или и то, и другое одновременно.
