«Бесится Швабра, – заволновался Кафкин. – С утра она всегда такая. Надо бы задобрить…»
Он постарался ласковыми подмигиваниями дать ей понять, что не надо злиться. И даже было стал шипеть, мол, все нормально, Веруня…
– А помаду нарочно взял? – продолжала накаляться Швабра. – Что, не мог уголь со двора принести или кирпич? Гад ты был ползучий, Кафкин, им и остался!
За дверью раздались голоса тестя с тещей и еще – фальцет бывшего авиатора Котенко. Тот чего-то требовал.
– У вас я ее оставил! – выкрикивал Котенко. – Мне она дорога, как память о родителе! Я отлично помню, что спал на ней! Наверняка лысый спер! Где Григорий?
– Сами с утра ищем, – заискивающе ответила теща, а потом раздался грохот, и тесть завизжал:
– Ай! Он же весь коридор загадил! И – не вытер! Я так шейку бедра сломать мог! Этот кастрат нас всех поубивает! Мы к нему – со всей душой, рога оленя в подарок привезли, а он блюет, где попало! Сейчас же уезжаем, пока всех не ухай-дакал, как президента Кеннеди! Верка, где наши чемоданы?
Григорий Францевич понял, что они хотят зайти к дочери. Но и Швабра догадалась, а потому скомандовала:
– Прячься под кровать, живо!
Кафкин стремительно метнулся туда от двери, и вовремя! В открывшемся дверном проеме показалась тещина голова.
– Вера, твой-то где лазит? Товарищ Котенко пришел, просит книжку вернуть.
– От отца единородного досталась, – просунулся головой и Котенко. – Авторства Иосифа Виссарионовича.
– Не видела я ваших книжек! – зевнула Швабра. – И Григория не видела. Может, погулять вышел?
– Как же! – злобно каркнул тесть. – Весь коридор заблевал зеленью и удрал. Отец чуть инвалидом не стал! Спасибо, Верочка, за хлеб-соль!
– Он мне подарил «Советскую военную энциклопедию», – добавил елейным голосом Котенко. – Заберу вместо своей книжицы. Я знаю, где она стоит.
Верка вышла из спальни, и Кафкин остался один под кроватью. Там было темно, пыльно и – как ни странно – уютно. Как в коконе, подумал Григорий Францевич. Незаметен и защищен. Если все пойдет по плану, можно будет здесь укрываться. Пока на йога в суд подадим, пока то да се…
Остро захотелось есть. Эх, сейчас бы кочанчик навернуть! Или хотя бы квашеной капусты. Кадка с ней на кухне. Крышку сдвинуть и – вперед!
Он прислушался. Верка, похоже, увела всех. Наступил момент истины! Он вылез из-под кровати и двинулся к двери, отметив, что вполне освоился к новой манере передвижения. Лапки двигались синхронно и обладали отменной цепкостью. Кафкин ухватил ртом ручку и потянул дверь на себя. Она отворилась, и он осторожно высунул голову в коридор. Ни души! Ну и замечательно.
На кухне он ловко снял с кадки крышку, зацепившись за нее жесткими губами-челюстями, и с удовольствием погрузился головой в капустную массу. Великолепно! Какая же вкуснятина! Он жадно хватал широкогубым ртом солено-кислые листы и, не жуя, глотал их. Процесс совершенно захватил Кафкина, он забыл об осторожности, а – зря!
За спиной загремело. Он выдернул голову из кадки и оборотился. Мать. Обморок. Какие у всех слабые организмы, вздохнул сокрушенно Григорий Францевич. Подумаешь, гусеница ест капусту. Что в этом такого? Эх, в какое время живем, господи! До чего довел людей антинародный режим!
Он снова занырнул головой в кадку – надо было спешить. Крики Котенко, Верки и Крупских влетали в кухонную форточку из огорода. Ярко выделялся сварливый фальцет Котенко:
– Почему в чулане нет, в саду нет, нигде нет? Мне эту книгу еще родитель подарил, а вы говорите, что не тибрили! А кто? Эта книга одна стоит многих сотен других томов! Как «Дедушка и Смерть» буревестника революции Горького, понимаете ли! Энциклопедию он мне обещал! Пойдемте – покажу!
Кафкин понял, что пора покидать дом: если вернутся, могут обнаружить. Уж тогда по всей округе растрезвонят. Снова волновым аллюром промчался из кухни по коридору и забрался в чулан под полку с «Красной звездой». Сюда они уже заходили, следовательно, место надежное. За дверью снова послышались голоса.
– Мы решили, что он к вам водку пошел пить, – поясняла Надежда Иосифовна.
– Я раньше одиннадцати никогда не принимаю, – сварливо отвечал Котенко. – Мне работать надо, думать, мемуары писать! Столько еще всего предстоит отразить для потомков. На Ил-28 штурманом летал, кореян поддерживал, понимаете ли! А без этой книги никакая работа не идет!
– Найдем, не беспокойтесь! – увещевала Верка. – Кому нужна такая потрепанная?!
Они прошли мимо чулана. Теперь – валить вон! Кафкин бесшумно выбрался в коридор и заскользил к выходной уличной двери. Что теперь делать? Укрыться до темноты в погребе-полуподвале, вырытом возле огородного сарая. А ночью подобраться к окошку спальни и постучать. Тогда с Веркой и согласуют свои действия по суду над лысой тварью!
Глава 3
Измена Швабры
Погреб был темен, прохладен и сух. Он достался Кафкиным от прежних хозяев, но пока не использовался, а потому пришел в легкое запустение. Дверца полусгнила и не висела на петлях, а просто была прислонена к входу. Кафкин улегся на земляной прохладный пол и стал по доносящимся звукам угадывать события. Он понял, что полковник Котенко, не отыскав «Краткий курс ВКП(б)», прикарманил-таки «Советскую военную энциклопедию». Ворюга!
Еще было слышно прощание Крупских с дочерью. Снова отставного замполита обвиняли в алкоголизме, в том, что он – убийца, подлец, потомственный импотент и извращенец. Хамы, еще и «извращенца» приплели!
Затем приехало такси, и наступила тишина. Слава богу, теперь осталось лишь дождаться темноты. Главное – чтоб соседи не пронюхали! Конспирацию следует соблюдать. «Расходиться по одному, товарищи!» – вспомнилась фраза из революционного фильма.
Июльская ночь наступала поздно, и Кафкин страшно изголодался, пока на землю не спустилась тьма. Было, пожалуй, около одиннадцати, когда он рискнул покинуть убежище. Сначала – утолить голод! Под луной аппетитно белели кочаны, и Григорий Францевич молниеносно расправился с одним из них.
Теперь – к Верке! Кафкин после кочана ощутил на душе какую-то лиричность и вспомнил любимый фильм «Семнадцать мгновений весны», сцену, в которой Штирлиц виделся в швейцарской пивной с любимой супругой. Напевая про себя «…а память укрыта такими большими снега-ами-и-и…», он пополз к окну семейной спальни.
Свет внутри горел, но штора была опущена. А вот форточка – открыта, значит, можно было пробраться внутрь, тем более что теперь туловище Кафкина диаметром было около сорока сантиметров. Он с неожиданным проворством вскарабкался по бревенчатой стене и расположился возле форточки. Из нее слышались два голоса. Один был Веркин, а вот другой…
Кто это там подхихикивает? Знакомый смех… Да ведь это – провокатор Дубов, который привел шпиона-кришнаита! И что он тут делает? Кафкин сунул голову в форточку и стал слушать.
