Хотя мне приходится концентрироваться на том, чтобы дойти до туалета и донести свою драгоценную ношу, не расплескав, мысленно я посылаю им гневные взгляды. Их что, никогда не тошнило в самолете, в котором летит пятьсот человек, включая их новоиспеченного мужа-иностранца? Нет? Ну тогда пускай заткнутся!
Единственный плюс в том, что туалет свободен и находится прямо в нескольких рядах от меня. Я распахиваю дверь и практически падаю в кабинку. Выкидываю пакетик в маленький мусорный контейнер и опускаюсь на колени перед унитазом. Холодный воздух овевает мое лицо, а синяя жидкость в унитазе вызывает у меня новый приступ рвоты. Меня трясет от слабости, с каждым вздохом из меня вырывается тихий стон. Я чувствую себя как поезд, сошедший с рельс и врезавшийся в здание на полном ходу.
Бывают в жизни моменты, когда думаешь, что хуже быть уже не может. Я в самолете, с моим новым мужем, энтузиазм которого по этому поводу, судя по всему, слабеет с каждой секундой, и вот в тот самый миг, когда я упиваюсь жалостью к самой себе, я вдруг, к ужасу, обнаруживаю, что у меня еще и начались месячные.
Я смотрю на свои белые джинсы и сдерживаю рыдания, а потом тянусь за туалетной бумагой и начинаю совать ее себе в трусики. Пытаюсь встать, но руки у меня дрожат от слабости, тогда я стаскиваю с себя толстовку и завязываю ее на талии. Я умываюсь, чищу зубы пальцем, и меня снова почти рвет, а желудок сжимается в болезненном спазме.
Это просто кошмар.
Раздается короткий стук в дверь, и я слышу голос Анселя:
– Миа? Ты в порядке?
Я наваливаюсь грудью на крохотную раковину, потому что мы как раз входим в зону турбулентности, и реакция моего организма просто волшебна. Я почти теряю сознание от того, как кувыркается в воздухе мой желудок. И через некоторое время я открываю дверь:
– Я в порядке.
Ну конечно, я НЕ в порядке. Я в ужасном состоянии, и если бы можно было покинуть самолет, смыв себя в унитаз в этом самом туалете, клянусь, я бы сделала это не задумываясь.
Он выглядит встревоженным и… одурманенным. Веки у него тяжелые, он медленно моргает. Не знаю, что именно он принял, чтобы уснуть, но спал он всего около часа и теперь слегка покачивается, как будто вот-вот упадет.
– Могу я чем-то помочь? – Его акцент усиливается, он с трудом подбирает слова.
– Нет, если только у тебя в ручной клади нет аптечки.
Его брови сходятся на переносице:
– Кажется, у меня есть ибупрофен.
– Нет. – Я на секунду прикрываю глаза. – Мне нужно… девочкины штучки.
Ансель снова медленно моргает, по-прежнему растерянно нахмурив брови. Но потом, кажется, до него доходит, и глаза его расширяются:
– Так вот почему тебя тошнит?
Я чуть не засмеялась, глядя на его лицо. Мысль, что я каждый месяц реагирую так на этот естественный физиологический процесс, приводит его в ужас.
– Нет, – руки начинают дрожать от усилий, которые я прилагаю, чтобы удержать себя в вертикальном положении. – Это просто невероятное совпадение.
– И у тебя ничего… нет? В косметичке? В сумочке?
Я испускаю вздох, наверно, самый тяжелый за всю историю человечества.
– Нет. – Я была слегка… не в себе.
Он кивает, потирает ладонями лицо, а когда убирает руки, выражение у него уже не такое сонное. Он командует:
– Оставайся здесь.
И решительно закрывает за собой дверь. Я слышу, как он зовет стюардессу. Опустившись на сиденье унитаза, я ставлю локти на колени и кладу на ладони голову, слушая, что происходит за дверью.
– Прошу прощения, что беспокою, но моя жена… – он и замолкает. А у меня от этого его последнего слова сердце начинает стучать как сумасшедшее. – Она… заболела. У нее начались… месячные. И я вот хочу спросить, нет ли у вас… то есть, может быть, у вас есть… что-то? Понимаете, все произошло очень быстро, и она собиралась в спешке, а до этого мы были в Вегасе. Я понятия не имею, почему она поехала со мной, и я правда не хочу сейчас все испортить. А теперь ей нужно… что-то. Можете вы, ну… – бормочет он, а потом просто говорит: – Одолжить quelque chose?
[8]
Я прикрываю рот рукой, а он продолжает мямлить что-то, и я бы многое отдала сейчас, чтобы увидеть выражение лица стюардессы за дверью.
– То есть не одолжить, конечно, – продолжает он. – Дать. Не одолжить, потому что я не думаю, что они так работают.
Я слышу, как женский голос спрашивает:
– Вы знаете, чем она пользуется – тампонами или прокладками?
О боже. О боже. Нет, этого просто не может быть.
– Хм… – Он вздыхает, а потом говорит: – Понятия не имею, но я дам вам сто долларов, чтобы закончить этот разговор и чтобы вы дали мне и то, и другое.
И вот это официально худший момент в моей жизни. Хуже уже просто не бывает.
* * *
А НЕТ. БЫВАЕТ. Никакими словами нельзя описать унижение, которое я испытываю, когда меня в инвалидном кресле везут через толпу к багажной стойке, когда я сижу в нем посреди аэропорта имени Шарля де Голля с пакетиком у лица на тот случай, если два глотка воды, которые я сделала за последние несколько часов, все-таки решат покинуть мое бренное тело. Все вокруг кажется слишком ярким и слишком шумным, из громкоговорителей несется французская речь, которую я совершенно не понимаю. Спустя вечность Ансель возвращается с нашим багажом и первым делом спрашивает, не тошнит ли меня опять.
Я отвечаю, что ему стоит просто посадить меня в самолет, который летит обратно в Калифорнию.
Я думаю, он смеется и отказывается.
Он засовывает меня на заднее сиденье в такси, потом забирается туда сам и разговаривает на этом невозможном французском с водителем. Он говорит так быстро, что я уверена, его невозможно понять, но шофер, видимо, понимает. Мы выезжаем со стоянки и несемся с бешеной скоростью. За пределами аэропорта все рычит и фырчит, гудит и мелькает.
Мы въезжаем в город, над узкими улицами вырастают многоэтажные дома. Таксист, кажется, не в курсе, где у него педаль тормоза, но зато отлично знает, где гудок. Я утыкаюсь в Анселя, стараясь удержать в желудке то, что рвется из него наружу. Я знаю, что за окном миллион вещей, которые я хотела бы увидеть: город, архитектура, яркая зелень, аромат которой я почти ощущаю, свет, который льется в окна машины, но я только трясусь, и потею, и с трудом удерживаюсь от обморока.
– Он вообще машину ведет или в видеоигру играет? – бормочу я почти без сознания.
Ансель тихо улыбается мне в волосы и шепчет: «Ma beauté»
[9].
В скором времени мир вокруг перестает гудеть и вращаться, мое тело поднимают с сиденья, сильные руки подхватывают меня под спину и колени и несут. Ансель осторожно вносит меня в дом и несет прямо к лифту. Ждет, пока шофер приносит вещи и затаскивает их в кабину. Я чувствую дыхание Анселя на виске, слышу скрежет подшипников, когда лифт поднимает нас все выше и выше.
