Я утыкаюсь носом в нежную теплую шею Анселя, вдыхаю его запах. Он пахнет мужчиной и немножко имбирным элем, а еще совсем чуть-чуть мылом, тем, которым он мылся несколько часов назад, после меня, в номере отеля.
И тут я вспоминаю: мой собственный аромат сейчас, должно быть, далек от совершенства.
– Прости, – шепчу я, отворачиваясь.
Но он притягивает меня обратно, шепча мне в волосы:
– Шшшшш!..
Не отпуская меня, он изгибается, пытаясь нащупать ключи в кармане. И вот мы внутри. Он ставит меня на ноги, и мое тело решает, что сейчас как раз самый подходящий момент для очередного приступа рвоты: я падаю на колени, и вся вода, которая есть у меня в желудке, оказывается в подставке для зонтов около двери.
Нет, серьезно, большего унижения придумать невозможно.
Я слышу, как за моей спиной Ансель тяжело прислоняется к двери, а потом подходит ко мне и утыкается лицом мне в спину, прямо между лопаток. Он трясется от сдерживаемого смеха.
– О боже, – тяжело вздыхаю я. – Это худший момент в истории человечества.
Потому что так и есть, и от этого мое унижение становится только сильнее.
– Бедная ты моя девочка! – улыбается он, целуя меня в спину. – Ты, наверно, чувствуешь себя очень несчастной.
Я киваю и делаю попытку утащить подставку за собой, когда он поднимает меня, обхватив спереди.
– Оставь, – смеется он все еще. – Перестань, Миа. Оставь ты ее. Я все сам сделаю.
Когда он кладет меня на постель, я почти ничего не соображаю, тут повсюду его запах. Я слишком плохо себя чувствую, чтобы интересоваться сейчас его квартирой, но все же мысленно обещаю себе осмотреть ее и похвалить, как только перестану умирать. Добавляю эту задачу в свой список того, что мне надо сделать, там уже есть пункты поблагодарить его от всей души, и еще извиниться, и еще сесть на самолет и улететь в Калифорнию, чтобы умереть. Ансель слегка похлопывает меня по спине и уходит, а я почти немедленно засыпаю, и мне снятся замысловатые, лихорадочные сны о поездке по темным узким тоннелям. Матрас около меня чуть прогибается под тяжестью его тела, когда он садится, и я резко просыпаюсь, понимая, что его не было каких-то пару минут.
– Прости, – кряхчу я, подтягивая колени к груди.
– Не извиняйся. – Он ставит что-то на тумбочку рядом с постелью. – Я принес тебе воды. Только пей осторожнее.
В его голосе мне мерещится легкая, ненасмешливая улыбка.
– Думаю, не так ты представлял себе нашу первую ночь здесь.
Его рука мягко опускается на мои волосы.
– Думаю, ты тоже.
– Наверно, это самая несексуальная вещь, которую ты видел в жизни, – бормочу я, заворачиваясь в одеяло, пропитанное теплым, свежим запахом Анселя.
– Самая несексуальная? – повторяет он со смехом. – Ты не забывай, что я пересек Соединенные Штаты в компании потных грязных мужиков.
– Да, но с ними ты никогда и не хотел заниматься сексом.
Его рука, которой он гладит меня по спине, замирает, и до меня вдруг доходит, что именно я сказала. Смешно даже думать, что ему в голову когда-нибудь придут сексуальные мысли на мой счет, учитывая последние пятнадцать часов.
– Спи, Миа.
Ну вот, что и требовалось доказать. Я уже больше не Сериз, я Миа.
* * *
Я ПРОСЫПАЮСЬ утром, уже светло, но я не представляю, который сейчас час. Снаружи слышны пение птиц, и голоса, и шум машин. Я чувствую запах хлеба, кофе, и мой желудок сжимается, моментально протестуя и предупреждая, что еще рано думать о еде. Воспоминания о вчерашнем дне горячей волной обдают мою кожу, и я понятия не имею, что тому виной – температура или смущение. Отбросив одеяло, я вижу, что на мне только футболка Анселя и трусики. А потом я слышу, как Ансель в другой комнате говорит с кем-то по-английски: «Она спит. Она очень плохо себя чувствовала вчера весь день».
Я сажусь на постели, я страшно хочу пить, никогда в жизни не испытывала такой жажды. Хватаю стакан с тумбочки и осушаю его четырьмя долгими жадными глотками.
«Конечно, – продолжает Ансель уже прямо из-за двери. – Одну минуту».
Он на цыпочках входит в комнату, и когда видит, что я не сплю, на его лице попеременно отражаются сначала облегчение, потом неуверенность, а потом сочувствие.
– Оказывается, она уже проснулась, – говорит он в трубку. – Вот она.
Он протягивает мне МОЙ телефон, и на дисплее я вижу, что звонит мой отец. Ансель прикрывает трубку рукой и шепчет:
– Он звонил минимум раз десять. Я зарядил телефон, уж не знаю, к счастью или… зря. – Он улыбается виновато. – У тебя еще куча зарядки.
Мое сердце замирает, желудок сворачивается жгутом от чувства вины. Прижав телефон к уху, я выдавливаю из себя только:
– Пап, привет. Я…
И тут он обрушивается на меня.
– Что с тобой не так, черт возьми?!! – кричит он, но мой ответ его совершенно не интересует. Я отвожу телефон в сторону от уха, чтобы немножко уменьшить децибелы его крика. – Ты что, на наркотиках? Это имеет в виду этот Ансель, когда говорит, что ты больна? Он что, твой дилер?
– Что? – Я моргаю, сердце так стучит, что боюсь, как бы у меня сердечный приступ до кучи не случился. – Папа, нет.
– А кто еще, кроме наркомана, летит во Францию вот так, без предупреждения, Миа? Ты что, вляпалась во что-то незаконное?!!
– Да нет, пап. Я…
– Ты невозможна, Миа Роуз. Невероятна. Мы с твоей матерью тут с ума сходим, звоним тебе без конца уже два дня! – Ярость в его голосе слышится так отчетливо, как будто он находится в соседней комнате. Я даже могу представить себе, какое красное у него сейчас лицо, как искривлены ненавистью его губы, как трясется рука, которой он держит телефон.
– Ты неисправима! Неисправима! Мне остается только надеяться, что твои братья окажутся лучше, когда вырастут.
Я закрываю рот, закрываю глаза, закрываю сознание. Чувствую, что Ансель садится рядом со мной на постели и рукой нежно и успокаивающе гладит мою спину. Голос отца, категоричный и авторитетный, гремит как всегда. Несмотря на то что я плотно прижимаю телефон к уху, Ансель все равно слышит каждое слово. Могу себе представить, что наговорил отец Анселю, пока я не взяла трубку.
Я слышу, как на заднем плане мама умоляюще бормочет:
– Дэвид, милый, не надо.
И понимаю, что она деликатно пытается забрать у него трубку. Потом ее голос пропадает, наверняка он зажал трубку рукой и сейчас отчитывает ее.
«Не надо, мам, – думаю я. – Не делай этого ради меня. За то, что ты встаешь на мою защиту сейчас, тебя ждут долгие дни язвительных и изощренных оскорблений».
Отец возвращается на линию, голос у него грубый и резкий, как удары ножом.
