Лола стонет, но, как и предполагалось, наконец соглашается. Она достаточно умна, чтобы понимать, что все равно проиграет эту битву. Всего пара минут – она уже в платье и туфлях – и мы спускаемся вниз.
* * *
ЭТО БЫЛ ДОЛГИЙ ДЕНЬ. Мы закончили колледж, смыли пыль и тревоги с наших тел, и Харлоу заказала любимые шоты – она обожает смотреть, как все остальные их пьют. Поэтому к половине десятого я решаю, что мы уже достаточно пьяны: говорим уже с трудом, но сами идти еще можем. Не помню, когда я видела в последний раз, чтобы Лола и Харлоу так смеялись. Лола положила голову на скрещенные на столе руки, плечи трясутся от хохота. Харлоу запрокинула голову, и ее хихиканье проносится над музыкой и шумом бара.
И когда ее голова вот так откинута назад, я ловлю мужской взгляд с противоположного конца переполненного зала. В темном баре трудно разобрать черты, но он на пару лет старше нас и высокий, со светло-каштановыми волосами и темными бровями над светлыми искорками глаз. Он смотрит на нас и улыбается так, будто оценивает наше веселье со стороны, не собираясь к нему присоединяться. Рядом с ним двое других парней болтают и указывают ему на что-то в дальнем углу. Но когда наши взгляды встречаются, он не отводит глаза. Во всяком случае, его улыбка становится шире.
И я тоже не могу оторваться. Это сбивает меня с толку, потому что, вообще-то, когда дело касается незнакомцев, я отлично умею отводить глаза.
Сердце колотится в груди, напоминая, что надо бы быть поскромнее и лучше сосредоточиться на своем бокале. Контакт глазами – это не мое. С разговорами у меня тоже не клеится. На самом деле единственные мышцы, которые я не прокачала, это те, которые отвечают за непринужденную беседу.
Но по какой-то непонятной причине, будем считать, что всему виной алкоголь, я смотрю на того красавчика на том конце бара и просто говорю ему: «Привет!»
Он отвечает и закусывает кончик нижней губы, боже, ему надо делать так со всеми, кто ему встречается каждый день, всю жизнь. У него ямочки, и я убеждаю себя, что это просто игра света и тени, потому что, черта с два, не может быть такая простая вещь такой восхитительной!
Я чувствую что-то странное внутри. Наверное, это имеют в виду, когда говорят: «Я растаяла!», потому что я определенно потекла. Я отчетливо ощущаю характерный трепет внизу живота, о господи, если у него такая улыбка, то какой же у него…
Харлоу хватает меня за руку, не дав закончить мысль, и выдергивает в толпу тел, покачивающихся и извивающихся в ритме секса, взрывающего колонки.
Этот парень вне моей зоны комфорта, так что я заталкиваю свое желание в ту самую воображаемую коробку под воображаемую кровать вместе со всем остальным скарбом.
* * *
МЫ ДОЛЖНЫ ОТОРВАТЬСЯ В ВЕГАСЕ! После танцев и бесчисленных коктейлей мы заваливаемся в номер к полуночи, вымотанные церемонией открытия на палящем солнце, дорогой по жаре и алкоголем, который ворвался в наши желудки без нормальной закуски.
Несмотря на то что места в нашем номере больше, чем нужно, и при том еще две спальни, мы сваливаемся в одну кровать. Лола и Харлоу вырубаются через пару минут, и вот уже задребезжало знакомое бормотание Харлоу во сне. Лола почти неподвижна и не издает ни звука. Она так закутывается в одеяло, что когда мы были моложе, я гадала, не исчезнет ли она в матрасе к утру. Временами я на самом деле проверяю ее пульс.
Но в соседнем номере – шумная вечеринка.
От тяжелых басов люстра над моей головой ходит ходуном. Мужские голоса с грохотом раскатываются по пустому пространству между комнатами; они горланят и смеются, и все это сливается в маленькую какофонию возгласов и типичных мужских звучаний. На расстоянии от меня в стену явно ударяется мяч, и хотя во всей этой мешанине я могу различить несколько отдельных голосов, они так шумят, что, кажется, весь номер забит пьяными парнями, которые вырвались на выходные в Лас-Вегас.
В два часа ночи все то же самое: я уставилась в потолок, зависнув где-то между сном и бодрствованием. Пробивает три. Я так зла, что готова обломать всем веселье, лишь бы мне дали поспать пару часов перед утренним СПА.
Я тихонечко выскальзываю из кровати, чтобы никого не разбудить, а потом смеюсь над абсурдностью ситуации: если мои подруги могут спать при этом шуме, то вряд ли они услышат, как я иду по ковру, беру ключи от номера и закрываю за собой дверь.
Я стучу кулаком в дверь и жду, а грудь при этом распирает от злости. Шум не затихает, и я не уверена, что смогу до них достучаться. Но я пробую снова уже двумя кулаками. Конечно, не хочется быть одной из тех, кто даже в Вегасе жалуется на шумных тусовщиков, но я уже готова звонить охране.
На этот раз музыка вырубается, и слышно, как кто-то шлепает по полу босиком и останавливается напротив двери.
Наверное, я ожидаю увидеть одного из этих стареющих бледных жалких офисных зануд из трастового фонда, группу пожилых банкиров, которые приезжают на выходные, чтобы пуститься во все тяжкие, или кучу ботанов, опрокидывающих шоты из пупка стриптизерши. Но я точно не думала, что это будет ОН, тот парень из бара.
Я не предполагала, что он окажется с голым торсом, в черных трусах, спущенных так низко на его загорелом животе, что я вижу мягкую полоску волос ниже.
Я не надеялась, что он улыбнется, увидев меня.
И менее всего я ожидала, что он скажет:
– Я тебя знаю.
– А вот и нет, – отвечаю я очень четко, чуть затаив дыхание.
Вообще-то я теперь уже никогда не заикаюсь при разговоре с друзьями или членами семьи и очень редко – с незнакомцами, с которыми чувствую себя уверенно. Но сейчас мое лицо пылает, руки и ноги покрылись мурашками, поэтому я понятия не имею, что мне делать с заиканием.
Он улыбается шире, хотя это вряд ли возможно, на щеках появляется румянец, ямочка приковывает все мое внимание, – он распахивает дверь и выходит ко мне.
И выглядит он еще лучше, чем там, в баре. Он такой реальный, заполняет собой весь дверной проем. И его присутствие так ощутимо, что я отшатываюсь назад, будто меня толкнули. Он игриво изучает меня, но при этом держится так естественно и так ослепительно улыбается, наклоняясь ближе.
Я выступала на сцене, я видела, как работает это волшебство. Он может выглядеть как обычный человек, но в нем есть нечто неуловимое, что-то, что заставляет всех смотреть на него, не отрываясь, даже если он играет какую-то совсем крошечную роль. Это даже больше, чем обаяние, – это магнетизм, которому нельзя научиться или как-то натренировать. И я всего в двух шагах от него… У меня нет шансов.
– Я знаю тебя, – повторяет он и слегка наклоняет голову. – Мы уже встречались. Только еще не представились друг другу.
Я пытаюсь понять, что у него за акцент, и вдруг меня осеняет: он француз. Этот засранец француз. Хотя явно разбавленный. Акцент мягкий, слабый. Вместо того чтобы скручивать слова вместе, он разделяет их и тщательно произносит каждое.
