Я не выдерживаю и начинаю смеяться.
– Ну наконец-то. – Он утыкается лицом мне в шею. – А я уже собирался включать пожарную тревогу.
* * *
УЖЕ ПРОСНУВШИСЬ спустя пару часов, я помню, как он шептал ласковые слова мне в спину, а потом в ухо. Я перевернулась на спину, не открывая глаз, и обвилась вокруг него, обнимая руками и ногами; грубая ткань его костюма и шелк галстука возбуждающе терлись об мою обнаженную грудь. Если бы я была чуть менее сонной, я бы притянула его к себе, не отпускала и смотрела бы, как кончики его пальцев легко касаются засосов на моей коже.
Ансель оставил мне завтрак – кофе и круассан ждут на столе, а рядом с кружевной наколкой, которая была в моем наряде горничной, на тарелочке – новая записка, новый список фраз, которые мне стоит выучить.
Который сейчас час? Quelle heure est-il?
Во сколько вы закрываетесь? A quelle heure fermez-vous?
Сними свою одежду, пожалуйста. Déshabille-toi, s’il te plaÎt.
Трахай меня. Сильнее. – Baise-moi. Plus fort.
Мне нужен большой фаллоимитатор, такого же размера, как член у мужа. Je voudrais le gros gode, celui qui se rapproche le plus de mon mari.
Это был лучший оргазм в моей жизни. C’était le meilleur orgasme de ma vie.
Я собираюсь кончить тебе в рот, красавица. Je vais jouir dans ta bouche, beauté.
Продолжая смеяться, я иду в ванную и принимаю душ, перебирая мысленно воспоминания о минувшей ночи. Напор воды в квартире Анселя очень слабый, сама вода еле теплая. И я снова вдруг вспоминаю, что я не в Сан-Диего, где единственным человеком, с которым мне приходилось делить горячую воду по утрам, была моя мать, возвращающаяся с утренней йоги. Тут же семь этажей людей, которые хотят помыться, и я делаю себе пометочку – надо вставать на час раньше, чтобы горячая вода была в кране. Но тогда я рискую слишком многое пропустить. Эти утренние откровенные моменты, когда Ансель думает, что я еще сплю, – нет, горячая вода не стоит того, чтобы их лишиться. Совершенно не стоит.
Сосимон на улице курит, когда я выхожу из метро и иду к кондитерской.
– Сегодня был просто долбаный кошмар, – говорит она, выпуская облачко дыма изо рта. – У нас закончились булочки, которые все любят, и я пролила на себя долбаный кофе. ДЖ.
Сама не знаю, почему я сижу с ней, пока она курит, и слушаю ее жалобы на то, как ужасно сложно жить в двадцать с чем-то лет в Париже, как ее парень никогда не выключает кофеварку, уходя, и как она могла бы бросить курить, но если приходится выбирать между сигаретой и убийством клиента, она выбирает сигарету. Она вообще-то не слишком приятная особа. Может быть, я сижу с ней потому, что она американка и мне приятно время от времени поговорить с кем-то, кроме Анселя, на языке, который я понимаю. А может быть, я просто изголодалась по общению. Хотя оно… довольно депрессивное.
Когда она наконец заканчивает курить, а мой кофе окончательно остывает, я прощаюсь с ней и направляюсь к метро, чтобы посвятить утро изучению квартала Марэ.
Это один из самых старых районов города, популярное место для всяких художественных галерей, крошечных кафешек и уникальных дорогих бутиков. Мне здесь больше всего нравятся узкие извилистые улочки и крошечные, как будто игрушечные дворики, которые появляются ниоткуда и словно просят, чтобы я их как следует изучила или хотя бы посидела и придумала бы о них какую-нибудь романтичную или детективную историю.
Как раз в то момент, когда мой желудок дает о себе знать и я чувствую, что готова пообедать, в сумке завибрировал телефон. Я по-прежнему удивляюсь тому, как сладко замирает в груди, когда я вижу на экране имя и фото Анселя – дурацкое селфи с розовыми щеками и сумасшедшими глазами.
Что я чувствую? Нежность? Господи, определенно нежность, и когда я рядом с ним, мне все время хочется к нему приставать. И не только потому, что он так привлекателен и обаятелен, скорее потому, что он так добр и внимателен ко мне, что я, кажется, даже представить себе не могу, что он может быть резким или грубым. Ему присуща легкость, которая обезоруживает, и я не сомневаюсь, что на его счету в прошлом немало разбитых сердец – женских и мужских. Я почти уверена, что та старушка, которая содержит магазинчик на углу рядом с нашей квартирой, немножко влюблена в него. На самом деле я считаю, что любой, кто знает Анселя, должен быть в него немного влюблен. И разве можно ее за это винить? Я видела, как она вечером говорила ему что-то на страстном французском, а потом замолчала, прижав руки к лицу, как девчонка, которая проговорилась парню, что влюблена в него. Потом, когда мы гуляли и ели мороженое, он объяснил мне, что она говорила ему, как сильно он похож на парня, в которого она была страстно влюблена в университете, и что каждое утро, когда он, Ансель, покупает у нее кофе, она думает о том парне.
– Она поблагодарила меня за то, что я заставляю ее снова чувствовать себя школьницей, – сказал он немного смущенно, а затем повернулся ко мне с кокетливой легкой улыбкой. – И кстати, еще: что она рада, что я женился на такой симпатичной девушке.
– Ну, получается, ты заставляешь пожилую женщину ревновать.
– Так я же о ней забочусь. – Он поцеловал меня в щеку. – И я вовсе не хочу заставлять ревновать тебя. Я хочу, чтобы ты разделась и кричала, кончая мне в рот.
Я никогда раньше не встречала человека, в котором так сочетались бы животная сексуальность и какая-то незащищенная невинность. И сама я испытываю странную смесь возбуждения и страха, когда читаю его сообщение прямо на оживленном тротуаре.
«Прошлая ночь была забавной», – гласит оно.
Я закусываю губу, обдумывая ответ. Нет сомнений, что он понял то, что я сделала, что он играл вместе со мной, и предполагает, что мы продолжим это делать, что ж…
Я делаю глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.
«Очень забавной», – отвечаю я.
«Было здорово на время выкинуть все из головы, да?»
Солнце у меня прямо над головой, на улице жарко, что-то около 85 градусов, но мои руки и ноги мгновенно покрываются мурашками от одного этого предложения. Говорить об этом вот так, вспоминать то, что мы делали, – это кажется таким же… непристойным, неприличным… ровно то же самое я испытывала утром, увидев свой вчерашний крошечный наряд в ванной, в баке с его повседневной одеждой.
«Да, здорово», – отвечаю я. И если бы текст мог звучать хрипло – именно так он бы и звучал.
После долгой паузы он снова начинает печатать, и я невольно думаю, возможно ли, что он сейчас так же возбужден, как я.
«Думаешь, нам стоит сделать это еще раз?»
«Мне даже думать не надо. Да».
Его ответ приходит не сразу, кажется, вечность проходит, пока он начинает печатать.
«Поезжай на станцию Мадлен, линия 14, Шатлет. Иди по Рю Бобур до Центра Жоржа Помпиду (это большой музей, ты не сможешь пройти мимо). На эскалаторе поднимись на верхний этаж. Жди в баре в ресторане «Жорж» в 19. 00 (7.00 вечера). Оттуда лучший вид».
