– Да! – Мои бедра поднимаются, тоже отчаянно желая его пальцев.
– Я готов быть твоим рабом, – шепчет он, вставляя в меня два пальца. – Если ты не дашь мне ничего, кроме вот этого и твоего рта и твоих тихих слов, я все равно готов быть твоим рабом, Сериз.
Не знаю, как это получилось и когда он успел, но он знает про мое тело все, он читает его как книгу, знает все его желания. Он дразнит меня, делая каждое ощущение более долгим и сильным, заставляя меня предвкушать оргазм невероятной мощи и продолжительности. Своим языком, губами, пальцами и словами он приводит меня на вершину возбуждения, и я извиваюсь под ним, истекая соком и потом и умоляя его дать мне кончить.
И как раз в тот момент, когда мне кажется, что он позволит мне сделать это, он вдруг отстраняется, вытирает рот плечом и встает.
Я приподнимаюсь на локте, взгляд у меня дикий.
– Ансель…
– Тссс, я должен быть внутри, когда ты кончишь.
Быстрым движением он переворачивает меня на живот, разводит мне ноги и входит в меня так глубоко, что я задыхаюсь, комкая простыню руками. Его стон вибрирует во мне, отдается в моих костях, коже, и я чувствую его эхо, когда он начинает двигаться во мне, прижавшись грудью к моей спине, горячим дыханием обдавая мне ухо.
– Я с ума от тебя схожу.
Я задыхаюсь, страстно кивая:
– И я тоже!
Его рука скользит ниже и ложится на мой клитор, описывая вокруг него круги. Я сейчас…
сейчас…
сейчас…
И вот я взрываюсь как бомба в ту секунду, когда он прижимает губы к моему уху и щепчет:
– Что ты чувствуешь, Сериз? Я чувствую это тоже. Черт, Миа, я чувствую то же самое, что и ты.
Глава 17
Нельзя сказать, что я не думала об Анселе раньше почти все время, но после последней ночи я вообще не могу перестать думать о нем. Сидя за столиком кафе с Симон, я все время гадаю, позволит ли он мне поиграть с ним сегодня или, может быть, оставить ему проявить инициативу. Быть вечным туристом довольно утомительно, но это лучше, чем сидеть в четырех стенах наедине со своими мыслями целый день и слушать, как с тиканьем часов уходит наше общее время.
– День сегодня чертовски долгий, – стонет Симон, бросая ключи в сумку и копаясь в ней. Наверно, ищет свою неизменную электронную сигарету. Находиться с Сосимон парадоксальным образом доставляет мне удовольствие: сама по себе она очень неприятная, но она заставляет меня еще больше любить Харлоу и Лолу и воспринимать их как одну из причин, по которой мне хочется вернуться домой.
Симон делает паузу, глаза ее вспыхивают, когда она видит в одном из отделений сумки то, что искала – маленький черный цилиндрик.
– Наконец-то, – говорит она и подносит его ко рту, а потом хмурится: – Черт. Разряжена. Да твою же мать, где мои «Мальборо»?
Никогда в жизни я не чувствовала себя такой бездельницей, но меня это совершенно не беспокоит. Каждый раз, когда я думаю о возвращении домой, мой мозг отчаянно сопротивляется и цепляется за картинки прекрасной, сверкающей жизни, разворачивающейся прямо передо мной: жизни, гораздо более прекрасной, в которой деньги никогда не заканчиваются, не нужно уезжать на учебу, где легко не замечать этот гнусавый внутренний голосок, постоянно нашептывающий мне, что я должна быть полезным членом общества. Всего несколько дней, говорю я себе. Я подумаю обо всем этом через несколько дней.
Сосимон достает из сумки мятую пачку сигарет и серебряную зажигалку. Она закуривает, стонет, затягиваясь, как будто сигаретный дым доставляет ей такое же удовольствие, как шоколадный торт и оргазм вместе. И на какое-то мгновение я всерьез думаю попробовать закурить.
Она делает еще одну длинную затяжку, в сумерках дым кажется оранжевым.
– Так когда ты уезжаешь? Недели через три? Клянусь богом, хотела бы я жить, как ты. Провести вот так в Париже все лето, просто гуляя и хихикая.
Я улыбаюсь и, откинувшись назад, смотрю сквозь нее. Ее лицо едва можно разглядеть в клубах едкого дыма. Пытаюсь подобрать слова и прислушиваюсь, не слышна ли в них моя внутренняя паника:
– Осенью начинается моя учеба в бизнес-школе.
Прикрыв глаза на секунду, глубоко вздыхаю: слышна.
Фонарные столбы вдоль улицы оживают, отбрасывая ореолы света на тротуар внизу. За плечом Симон я вижу знакомый силуэт: высокий и подтянутый, узкие бедра и сильные широкие плечи. На секунду я окунаюсь в воспоминания о прошлой ночи: как мои руки обнимали его тонкую талию, как он двигался внутри меня, какое милое у него было выражение, когда он просил разрешения быть нежным. Я даже вцепляюсь пальцами в стол, чтобы прийти в себя.
Ансель оглядывается на углу и, заметив меня, ускоряет шаг.
– Привет, – говорит он и, наклонившись, целует меня в обе щеки. Черт, я люблю Францию. Не обращая никакого внимания на Симон, глаза которой расширяются, а рот открывается, он слегка отстраняется, а потом снова целует меня, на этот раз в губы.
– Ты сегодня рано, – мурлычу я между поцелуями.
– Я вдруг понял, что мне трудно сосредоточиться на работе вечерами в последнее время, – говорит он с легкой улыбкой. – Интересно, почему?
С улыбкой я пожимаю плечами.
– Могу я угостить тебя ужином? – спрашивает он, поднимая меня со стула и сплетая свои пальцы с моими.
– Привет, – здоровается Симон, переступая с ноги на ногу, и он наконец удостаивает ее взглядом.
– Я Ансель. – Он приветственно целует ее в щеку, и я испытываю маленькое злорадное удовольствие при виде ее разочарованного лица, когда он отворачивается от нее ко мне.
– Ансель мой муж, – добавляю я, и на лице Анселя расцветает такая широкая и довольная улыбка, что, кажется, она ярче, чем все фонари на улице Сент-Оноре вместе взятые. – А это Симон.
– Муууж, – тянет Симон и быстро моргает, как будто видит меня впервые. Ее глаза перебегают с меня на Анселя, и она почти раздевает его взглядом. Она явно впечатлена. Дрожащей рукой она закидывает сумку на плечо, а потом говорит что-то о вечеринке, на которую опаздывает, и бросает в мою сторону: «Неплохо сработано!»
– Она приятная, – замечает Ансель, глядя ей вслед. – Очень любезная.
– На самом деле нет, – возражаю я со смехом. – Но что-то подсказывает мне, что теперь будет.
* * *
МЫ ПРОХОДИМ пару кварталов и оказываемся на улочке, узкой даже по парижским стандартам. Как и большинство ресторанов поблизости, наш ресторанчик очень маленький и тесный, в нем едва хватает места для четырех столиков снаружи. Над входом красуется коричневый с оранжевым тент и вывеска Ripaille. Отделан он кремовыми панелями, на черных графитовых досках написаны специальные предложения из меню, а длинные узкие окна светятся желтым, немного таинственным светом, отбрасывая длинные тени на тротуар снаружи.
