Я была не единственной, кто потерял мечту в этой аварии.
Как никто в моей жизни, моя мама должна понять тот выбор, который я сейчас делаю.
Я слышу шок в ее голосе, когда она отвечает на мой звонок.
– Миа?!!
– Привет, мам. – Я зажмуриваюсь, меня так переполняют эмоции, что я не уверена, что мне удастся внятно говорить. В нашей семье не принято обсуждать чувства, Харлоу единственная, кто может меня заставить делать это под угрозой пыток. Но я только сейчас осознаю, как много мама сделала для меня и как она помогала мне осуществить мою мечту, хотя и вряд ли смогу сказать ей об этом. – Я дома. – И после паузы я добавляю: – Я не еду в Бостон.
Мама тихо вскрикивает, она вообще все делает тихо. Но я знаю цену этому тихому вскрику, я изучила шкалу ее тихих вскриков и знаю их очень хорошо, как и запах ее духов.
Я даю ей адрес своей квартиры, говорю, что переезжаю сегодня и что я расскажу ей все, если она придет меня навестить. Вещи мне не нужны, денег тоже не надо. Мне просто нужна моя мама.
* * *
СКАЗАТЬ, что я похожа на маму, – это не сказать ничего. Когда мы рядом, я всегда чувствую, как люди думают, что я копия Марти МакФлай, которую перенесли из восьмидесятых в сегодняшний день. У нас одинаковые фигуры, одинаковые ореховые глаза, оливковая кожа и прямые темные волосы. Но когда она выходит из своего огромного «Лексуса», и я вижу ее впервые за месяц, у меня рождается ощущение, что я смотрю на свое отражение в своего рода кривом зеркале. Она выглядит так же, как и всегда, то есть не слишком счастливой. Вся ее жизнь, все ее устремления, все надежды были связаны со мной. Отец никогда не хотел, чтобы она работала, никогда не проявлял интереса к ее увлечениям: садоводству, керамике, озеленению. Она любит отца, но смирилась с тем, что эти отношения – игра в одни ворота и что она ничего не получает взамен своей любви.
Она кажется такой маленькой, когда я обнимаю ее, но когда я отстраняюсь, ожидая увидеть на ее лице беспокойство или сомнение, ведь она же не должна принимать мою сторону – Дэвид будет в ярости, вижу только широкую, ослепительную улыбку.
– Ты потрясающе выглядишь! – говорит она, поворачивая меня в разные стороны, чтобы получше разглядеть.
Это… ладно, это меня слегка удивляет. Я приняла душ в жуткой душевой мотеля, не накрашена, и меня, скорей всего, ожидает много похабных замечаний по пути к стиральной машине. Сама я свою сегодняшнюю внешность оцениваю куда скромнее: что-то между бомжом и зомби.
– Спасибо.
– Слава богу, что ты не едешь в Бостон.
С этими словами она поворачивается, открывает багажник своего джипа и извлекает оттуда с удивительной легкостью огромную коробку.
– Я привезла тебе книги и кое-какую твою одежду. Когда твой отец немного успокоится, ты сможешь сама приехать и забрать то, что я упустила. – Она смотрит на мое изумленное лицо, а потом кивает на машину: – Бери коробку, и пойдем, покажешь мне свое жилище.
С каждой новой ступенькой, ведущей в мою маленькую квартирку, моя догадка все крепнет.
Моей маме так же сильно нужна цель, как мне.
И этой целью была в ее жизни я.
А Ансель так же сильно боялся встретиться лицом к лицу со своим прошлым, как я боялась встретиться со своим будущим.
Я толкаю входную дверь, огромная коробка чуть не вываливается из рук, и я чудом умудряюсь поставить ее на стол в гостиной. Мама ставит коробку с моей одеждой на диван и оглядывается:
– Маленькая, но очень милая квартирка, Конфетка.
Кажется, она меня так не называла лет с пятнадцати.
– Мне она очень нравится.
– Я могу принести тебе фотографии из студии Ланы, если хочешь.
Кровь вскипает у меня в венах. Вот почему я вернулась домой – здесь моя семья, мои друзья, жизнь, которой я хочу жить.
– Давай.
Без особых преамбул она садится и смотрит прямо на меня.
– Итак.
– Итак.
Ее взгляд падает на мою левую руку, и только тут я вдруг обнаруживаю, что так и не сняла обручальное кольцо. Однако мама даже взглядом не показывает, что удивлена.
– Как Париж?
С глубоким вздохом я сажусь рядом с ней на диван и рассказываю ей все. Я рассказываю о шикарном люксе в Вегасе и о том, как я думала, что это в некотором роде мое прощание с самой собой, как считала, что это последняя радость, а дальше меня ждет только минное поле, по которому мне придется идти, а если даже я дойду, то в качестве приза меня ожидает перспектива стать такой же, как мой отец. Рассказываю о знакомстве с Анселем, об исходящем от него солнечном свете и о том, как я буквально исповедалась ему той ночью. Облегчила душу. Выговорилась.
Я рассказываю ей о женитьбе, пропуская, естественно, все подробности сексуального характера.
Рассказываю о моем бегстве в Париж, о том, как прекрасен этот город и как он заставил меня однажды проснуться и понять, что я замужем за совершенно незнакомым мне человеком. Но как потом прошло время и на смену этому пониманию пришло чувство, от которого я, кажется, не хочу отказываться.
И снова я пропускаю все, что касается секса.
Довольно сложно объяснить момент с Перри, потому что стоит мне начать, и мама подумает, что в этом и есть причина моего отъезда. Потому что сейчас, оглядываясь назад, я чувствую себя полной идиоткой: как можно было позволить Чудовищу загнать себя в угол и не заметить его приближения, когда земля тряслась под ногами за многие километры до того, как оно появилось в поле зрения?
Но мама не думает так. Она только вздыхает, и эта ее реакция вызывает у меня поток слез, потому что я понимаю, какой дурой была все это время. Неужели я такая идиотка, что, только расставшись с самым необыкновенным человеком на свете, понимаю это? Или я клиническая идиотка, потому что предпочитала не замечать бревна в собственном глазу?
Когда находишься в самом центре урагана, трудно оценить его масштаб.
– Милая, – говорит мама. И больше ничего. Все остальное неважно. Одно слово заменяет миллион других, оно передает ее сочувствие и ее заботу. И то, что она на моей стороне. А еще оно имеет отношение к Анселю, которого я описала ей довольно подробно, как мне кажется. Он хороший, и он любит меня. И он похож на меня.
– Милая… – повторяет она тихо.
И снова меня осеняет догадка: я такая не потому, что я подкидыш. Я такая потому, что похожа на свою маму.
– Ладно. – Я подтягиваю коленки к груди. – Есть еще кое-что. И именно поэтому я здесь, а не в Бостоне.
Я рассказываю ей о нашей прогулке с Анселем, о разговоре про школу и мою жизнь и о том, чем я хочу заниматься. Рассказываю ей, что он единственный, кто подал мне идею, пусть даже и не специально, поехать домой и вернуться в мою старую танцевальную студию, чтобы преподавать там по вечерам, а днем посещать бизнес-школу здесь, чтобы подготовиться к открытию собственной студии в будущем. Учить детей двигаться и танцевать так, как могут и хотят их тела. Я рассказываю, что профессор Четтерей согласился принять меня на программу МВА в Университете Сан-Диего.
