В аэропорту меня встречал Макс.
— Какая ты красавица! — раскинув руки, восхищенно произнес он. — Да тебя не узнать!
— Я что, раньше была уродиной?
Надо сказать, тогда я отличалась изрядной язвительностью. Прибавьте к этому непомерное самомнение, нахальство и убежденность, что всякое старичье ни черта в этой жизни не смыслит, и вот вам мой готовый портрет.
— Раньше ты была маленькой девочкой, а сейчас почти девушка, — засмеялся Макс, который на мою подростковую ершистость не обращал внимания. И правильно делал.
Мы собирались отправиться к бабке на машине, но когда заехали на квартиру Макса, ему позвонили. Какие-то проблемы на работе. В общем, в тот день отправиться на хутор он не мог, а мне совсем не хотелось оставаться в городе. И я сказала Максу, что уже достаточно взрослая и вполне могу добраться на электричке, если уж родители не побоялись отправить меня одну на самолете. Роланд меня встретит. Мы тут же позвонили бабке и предупредили о моем приезде. Из вещей я взяла только самое необходимое, чемодан позднее должен был привезти Макс.
В вагоне я устроилась возле окна, с легкой скукой поглядывая по сторонам. Очень взрослая, уже слегка разочарованная в жизни, с багажом в виде несчастной любви и дурацких мечтаний. Должно быть, выглядело это забавно.
Электричка медленно подползала к нашей станции, народ заторопился на выход, и в окно я уже видела своих друзей-мальчишек, встречать меня прибыли человек семь-восемь, все на мотоциклах. Мое появление на перроне было встречено разбойничьим свистом. И вдруг стало тихо. Должно быть, мой аргентинский загар, выбеленные солнцем волосы и высоченные каблуки произвели впечатление, а может, все дело в тряпках за доллары? Или в чем-то еще?
Если честно, в тот первый момент все это меня не занимало, и на внезапную тишину внимания я не обратила. Я смотрела на Роланда и видела только его, непривычно взрослого, красивого. Он сидел на мотоцикле и улыбался мне, и с каждым моим шагом выражение его глаз менялось, от насмешливой нежности к растерянности, а потом к испугу. Да, мой любимый брат, который никогда и ничего не боялся, вдруг испугался. И мы на мгновение замерли в двух шагах друг от друга, не зная, что сказать и что сделать. Мы расстались детьми, а теперь были взрослыми. Почти.
— Привет, сестренка, — наконец произнес Роланд и легко шагнул навстречу, заключая меня в объятия. А я, прижавшись к нему, зажмурилась, вдруг почувствовав острую боль. Прямо в сердце. Предчувствие чего-то необратимого, чему еще не знаешь названия, но уже ждешь.
— Ну ни фига же себе, — услышала я голос Сереги. — Вот это красотка! Ты б хоть предупредил, Роланд, чтоб мы здесь все с мотоциклов не попадали.
На правах старого друга он тоже меня обнял, а потом и остальные, слегка неуверенно, но я уже принялась болтать, и внезапная неловкость исчезла, растаяла, как будто не было этих лет разлуки и мы простились только вчера.
— Завтра Танька приедет, — сообщил Звягинцев.
— Да я знаю, — ответила я.
И тут вновь мгновенная заминка. Серега взял меня за руку, должно быть, рассчитывая, что поеду я с ним, но я ловко увернулась.
— Ой, чуть сумку не забыла, — и протянула ее брату, он пристроил ее на багажник, а я тут же села за его спиной, ткнувшись щекой куда-то между его лопаток.
И мы понеслись по песчаной дороге, моторы ревели, ветер бил в лицо, а я была абсолютно счастлива. Позже, когда я поливала грядки в огороде Агнес, а Роланд вызвался мне помогать, он спросил о моей несчастной любви, мол, как оно там и все такое.
— Вряд ли мы с ним еще увидимся, — ответила я, поражаясь, каким незначительным теперь представлялось данное обстоятельство. Еще вчера это было трагедией, а сейчас… а сейчас я вряд ли бы вспомнила о своем студенте, не спроси о нем Роланд. Вот так началось то сумасшедшее лето.
Пес поднял голову и выразительно посмотрел на меня — мол, долго мы еще здесь сидеть будем? Последние дни у него выдались чрезвычайно насыщенные событиями.
— Ладно, пошли, — сказала я, поднимаясь, и неспешным шагом направилась к хутору, держась за руль велосипеда.
Помнится, в то лето меня удивил не только стремительно повзрослевший Роланд, вымахавший выше отца. Сила уже тогда была в нем немалая, «вылитый дед» — тут же подхватили кумушки, по большей части те, кто в силу возраста моего деда в глаза не видел. Удивило отношение к нему Агнес. Она и раньше, безусловно, выделяла его среди всех своих внуков, а было их четверо, не считая меня. Это тоже приписали необыкновенной похожести Роланда на бог знает куда подевавшегося деда. Мол, бабкино сердце тает при виде красавца-внука, и все такое.
Как я уже сказала, похожа на деда была моя мать, а вовсе не Макс, и уж точно не Роланд, который унаследовал от отца светлые волосы и ярко-синие глаза, от матери ямочку на подбородке и пухлые губы, а в остальном был похож на самого себя. Так что бабкино сердце я в расчет не принимала. Она не то чтобы перед ним заискивала, на это Агнес вряд ли была способна, но совершенно точно считалась с его мнением и соглашалась с ним, ничуть не сомневаясь в его правильности. К примеру, скажет бабка:
— Надо крышу на погребе починить, в двух местах протекает.
Роланд крышу деловито осмотрит и выносит вердикт:
— Проще сломать и заново сделать, стропила сгнили.
И бабка тут же кивает:
— Ломать так ломать.
В свои неполные девятнадцать Роланд по хозяйству умел делать все. И за каникулы умудрялся столько всего починить, покрасить, переделать, что бабкино к нему особое расположение в общем-то было понятно. Работу он любил, все у него получалось ловко. Научил его всем этим премудростям Стас, но в то лето он был, скорее, «на подхвате», помогал Роланду, а не наоборот. И все чаще на вопросы бабки отвечал: «Как хозяин скажет…», имея в виду Роланда, и в этих его словах не было и тени насмешки, только уважение. Уважение взрослого мужика к ровне.
Само собой, я изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом. И вовсе не в ожидании бабкиной похвалы (дождешься от нее, как же), рядом с Роландом неумехой быть не хотелось. И всю немалую крестьянскую работу мы выполняли легко и слаженно.
Покос. Роланд и Стас идут рядом, за ними остаются ровные валики скошенной травы, впереди над полем завис жаворонок. Стас в широкой рубахе, не сковывающей движения, Роланд голый по пояс, спина блестит от пота. Высоко поднимая босые ноги, я бегу по колкой траве, несу холодный квас. Бабка квас терпеть не могла (и в самом деле, с чего бы немке-аристократке его любить), а вот Роланд считал, что лучше кваса жажду ничто не утоляет, и нате вам, в доме к его приезду квас всегда готов, свойский, ядреный. Мужчины прекращают работать и пьют по очереди из глиняного кувшина, на стенках которого холодная влага. Роланд смеется и прижимает кувшин к моей руке, я визжу и отскакиваю.
Возвращаюсь в дом, беру грабли ворошить сено, скошенное накануне. Пою что-то себе под нос, то и дело поглядывая на удаляющуюся фигуру брата. Я абсолютно счастлива и даже не задаюсь вопросом, почему быть счастливой так просто. Как дышать. И от жизни вроде бы ничего не ждешь, если только нового дня, который непременно наступит (а куда ему деться?) и будет таким же счастливым. Счастье разлито в воздухе, оно переполняет до краев, от него хочется петь, и я горланю песни, все, что придут в голову, раздражая этим бабку. Но она молчит, только качает головой и отворачивается.
