— Давай за доктором! — крикнул он, а я, заглянув в окно, успела увидеть лежавших на полу Коровиных. Дверца духовки (она была над их головами) открыта, так же, как и все четыре конфорки. Но газ не горел, а вот запах теперь чувствовался даже на улице. Лицо Коровина землистого цвета, глаза запали. Екатерина Осиповна смотрела прямо на меня и вдруг сказала:
— Черт бы вас побрал…
— За врачом! — зарычал на меня Звягинцев, выключая газ и распахивая кухонную дверь.
— Проще ей позвонить, — ответила я. — Вдруг ее нет на работе? И вызвать «скорую».
Маратовна была в доме через пять минут. К тому моменту Екатерина Осиповна перебралась в гостиную, устроилась в кресле. Все окна были распахнуты настежь. Я слышала, как врач вызывает «скорую», Коровина спросила, обращаясь ко мне:
— Как он?
Я отправилась с этим вопросом к врачу, та в ответ пожала плечами.
— Будем надеяться, — и добавила тише: — Она что, спятила?
Теперь плечами пожала я. Врач осталась рядом с Дмитрием Владимировичем, которого они со Звягинцевым перенесли в спальню, а я вернулась к Коровиной. Она сидела, вжавшись в кресло, тяжело, с хрипом дыша.
— Зачем вы это сделали? — нерешительно спросила я.
— А ты как думаешь? — усмехнулась она. — Всю жизнь вместе, и помирать надо вдвоем. На то и любовь.
— Вы знали, что Лена и Настя — дочери Дмитрия Владимировича?
— Представь себе, даже не догадывалась, — нервно хохотнула она. — Правду говорят, любовь слепа.
— Вы кому мстили, ему? Или соперницам? Наверное, все-таки ему. Не могли простить, что он заставил вас делать аборты, а сам…
— Значит, тетрадь ты нашла? Вряд ли Марта проболталась. Обещала молчать. И молчала. Пока твоя подружка не вздумала дневники публиковать. Надо было спалить к чертовой матери все ее тетрадки вместе с домом, да соседи больно бдительные. А ну как потушить успеют и именно та самая тетрадь не сгорит с моим-то счастьем… — горько засмеялась она. — А следствие непременно начнется.
— Я хотела спросить про вашу племянницу. Ее-то за что? — Я еще не успела произнести последнюю фразу, когда ответ пришел сам собой. — Она что, тоже?..
— Сестрица моя на смертном одре решила покаяться, — кивнула Екатерина Осиповна. — Облегчить душу. Поблагодарить за мою любовь, заботу… я с ней всю жизнь носилась точно с писаной торбой, а она с моим мужем спала. Ребеночка от него прижила, и не только она. С сестрицей муж мой был откровенен, и всех его прижитых на стороне девок она знала. Никем Дмитрий Владимирович, как оказалось, не брезговал. Даже бабой деревенской, что убираться приходила. И рожать им позволял, и помогал. Деток их на руках носил. А мне, значит, детки не положены. Я — Муза. А где ты видела Музу с брюхом?
— И вы решили…
— Я решила, что за свои поступки надо отвечать.
— Наверное. Только девушки в чем виноваты?
— А мои дети? Те, что так и не родились? В чем их вина? Жалеешь меня? — усмехнулась она, понаблюдав за мной. — Вижу, что жалеешь. А зря. Я ведь и тебя убить хотела. И убила бы, не появись твой дружок.
— Боялись, что я найду тетрадь?
— И за тетрадь боялась, и за то, что отыщется умник, раскопает, от кого эти курвы рожали. А дальше понять, что к чему, не трудно. Вот и решила, должна быть еще жертва, которая никакого отношения к Коровину не имеет. Ты или приезжая девчонка, все равно. Но ее парень встретил, а тебя твой участковый. Пришлось от задуманного отказаться, чересчур опасно. Надо было дождаться, когда все малость поуспокоятся, расслабятся…
— А Юриса за что?
— Как будто не знаешь? Черт этого дурака поймет, может он чего рассказать или нет? Часы я с девки не снимала, а в селе болтали, что пропали они. Значит, кто-то снял. Дурачок рядом болтался, мог все видеть. А повесила его напротив твоих окон в надежде, что ты сбежишь. Чего тебе, в самом деле, здесь делать? В этом богом забытом углу? Тебя ведь тут тоже не жалуют за твою любовь…
— Это верно, — кивнула я. — Значит, рано утром вы не на прогулку отправились, а вывезли из своего дома Юриса в инвалидной коляске.
— Ты всегда была догадливой девчонкой, что в моем случае совсем некстати. Да, так и было. Пока ты дурачка искала, он у меня в доме сидел, пирожные жрал, я его всегда привечала. А тут уж по-особенному. Пыталась понять, видел он чего или нет. А ты уж очень настойчиво его искала, вот я и подумала подстраховаться. Ну и решила с ним прямо в кухне покончить, подержала в кладовке, а поутру вывезла. Завернула в плед да кепку на глаза надвинула. Хоть и сомневалась, что встречу кого.
— Стас вам сказал о найденной им записи?
— Стас… — повторила она и головой покачала, то ли в досаде, то ли в большой печали. — Ничего он мне не сказал. А вот вопросы стал задавать. Я-то поначалу думала, что он зачастил ко мне из-за большой симпатии. Кокетничать с ним начала… старая дура. А потом смекнула, что его в действительности интересует. Вот и зашла как-то в гости… Я за время болезни Дмитрия Владимировича все медицинские сайты прошерстила, а Стас твой диабетик… совсем не трудно оказалось от него избавиться. А вот тетрадь я не нашла. Хотя не сомневалась, у него она. О том, что в селе болтали, он знал. Про эту дуру деревенскую… Но ведь с чего-то подозревать меня он начал? А тут дневник этот… Татьяна мне книжку подарила, когда приезжала. Я из любопытства полистала, Марта каждый свой день описывала. Подробненько так. С кем встречалась, о чем говорила. Значит, и обо мне в ее дурацких тетрадях есть. Думала сама ту тетрадь найти, залезла в дом. Но разве в этой макулатуре разобраться? А тут Стас в сторожах оказался. В отличие от меня, разобраться смог, да и времени у него на это сколько угодно…
— Вам не страшно? — помедлив, спросила я. — Вы людей убили.
— Нет, — покачала она головой. — Страшно, милая, другое. Жизнь свою к ногам мужика положить, который этого совершенно не достоин. Знать это и продолжать любить… Только если ты решила, что я перед ментами каяться начну, зря. Никого я не убивала, деточка. Господь с тобой. Решили с мужем этот мир оставить, как всегда мечтали: в один день, держась за руки. Он устал от бесполезной жизни, а я, как верная жена, за ним последовала. Вот и легли рядышком. А вы помешали. И это все. А остальное — пусть докажут. Дурацких откровений Марты недостаточно…
В этот момент я услышала сирену, подъехала «скорая», и я поспешила подальше от этого дома, подальше от этой женщины с ее любовью.
— Любовь — она ведь разная бывает, — сказала однажды Агнес в редкие минуты внезапного откровения. — И иногда заводит в такие дали, из которых не вернуться…
Оказавшись на хуторе, я позвонила Таньке, сообщила о найденной тетради и обо всем остальном, конечно, тоже. Подруга пребывала в шоке, и это еще мягко сказано.
— Она действительно их всех убила? Поверить не могу. Такая приятная женщина. Интеллигентная, добрая. Она сама во всем призналась?
