– Тьфу на тебя, балаболка телефонная… Петюня, я тебя не сильно?
– Всё путем, Котяра, не впервой. Лишь бы этот крендель поверил…
* * *
К шести вечера морозец сменился на пронзительный ветер с пургой-крупкой. Возле ворот лабаза маялся бездельем одинокий солдат с берданкой, лениво изображая караульную службу. Унтер, приведший его сюда с полчаса назад, вместе с тулупом передал ещё и бутылку, к которой часовой уже пару раз приложился, стараясь согреться изнутри. Очевидно, ему окончательно надоело ходить туда-сюда, и он, присев на чурбак возле ворот и прислонив винтовку к стене, скрутил цигарку и с наслаждением затянулся махорочным дымом после очередного глотка…
– Митя, беги, посылай Клавку, – шёпотом передал указание всё это время наблюдавший за происходящим Чугурин.
– А может, стоило его – того? – еле слышно шепнул Павел, когда парень убежал.
– Нет. Не надо обострять, тут, к сожалению, Шляпников прав. Пойдут разговоры, что солдата убили, другие к нам доверие потеряют. А так – лахудра с него деньги поимеет, хоть мы уже и заплатили, а он и не узнает, что смерти избежал. Если, конечно, она его уговорит.
– Она – языкастая, справится…
Языкастой Клавке хватило пяти минут, чтобы, игриво подымив папиросой, уговорить замерзшего служивого пойти «сугреться на полчасика-часок туточки неподалеку, да ещё и с удовольствием и – недорого». Когда они в обнимку скрылись за поворотом, Иван Дмитриевич, выждав две минуты, в сопровождении четырёх человек быстро перебежал к воротам лабаза. Керосиновый фонарь неподалеку едва рассеивал вьюжный сумрак, и один из дружинников, включив карманный электрический фонарик, стал ковыряться в замке. Через минуту тот, щёлкнув, открылся, его сняли с петель, и Чугурин осторожно потянул на себя тяжёлую створку.
Внутри зажгли ещё два фонарика, осветив коридор. Дверь слева была заколочена крест-накрест досками, а вот справа… Противно скрипнув ржавыми петлями, дверь распахнулась, и бледные лампочки высветили штабеля тех самых ящиков, которые разгружали днем…
Обрадоваться никто не успел. Пара мощных лучей света ослепила вошедших, почти звериный рык «На пол, суки! Лежать!» чуть не заставил задохнуться от испуга, тёмные фигуры метнулись от штабелей навстречу. Павел, стоявший рядом с Иваном Дмитриевичем, выхватил из-за пазухи револьвер, но тут же, хрипя, осел на пол с ножом в горле. Мгновение спустя сильный удар в челюсть отправил Чугурина в беспамятство…
Глава 21
Ну, всё, понеслось! В смысле – началось!.. Как и в «прошлый» раз пролетарки, курсистки и прочие мающиеся ерундой представительницы слабого пола решили отметить новомодный Женский день демонстрациями и забастовками. Благо повод был основательный – продукты благодаря сплетням дорожали, а зарплаты рабочих благодаря хитрожопости разных управляющих, директоров и акционеров «дешевели». Петроградские власти вместо того, чтобы навести порядок и хотя бы ввести карточки, жевали сопли и ждали откровения свыше «Как быть?». А тут еще путиловское начальство развесило на всех проходных очень интересные листочки типа:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
В дополнение к объявлению моему от 22-го сего февраля сообщаю, что ввиду закрытия завода подлежат к расчёту рабочие всех мастерских, за исключением: Железнодорожного цеха, Заводского депо, Испытательной станции Смотрительского и сторожевого цеха, Магазина завода и Центральной электрической станции. О дне выдачи расчёта будет сообщено дополнительно.
Директор завода генерал-майор Дубницкий 23 февраля 1917 года Петроград.
Учитывая, что вышеозначенный генерал-майор за пару дней до этого обещал рабочим пойти навстречу их требованиям повысить, обеспечить и так далее, то такой приказ он мог подписать только с очень большого перепою или по прямой указиловке сверху. А подчинялся сей господин непосредственно начальнику Главного артиллерийского управления генералу Маниковскому, активно подрабатывавшему в свободное время ещё и в Военной ложе. Это всё наши «знатоки» из контрразведки быстренько изложили на бумаге и подали Келлеру. После чего так же быстренько отправились выполнять команду «Фас!», то есть препроводили бывшего директора и, скорее всего, бывшего генерала в место, более способствующее проявлению раскаяния и искренности. Виновник торжества сначала оторопел, когда у него в кабинете без предварительного доклада материализовались пятеро офицеров в чинах от подпоручика до штабс-капитана, и пытался вовсю использовать начальственный рык, но не преуспел. Ему сунули под нос грозную бумагу с автографом регента, которых у Фёдора Артуровича был изрядный запас и куда нужно было только вписать фамилию «счастливчика». А после этого объяснили, что в любом случае он поедет с ними, но для сохранения внешнего вида и здоровья лучше это сделать добровольно. Дяденька настолько впечатлился и проникся, что сразу по приезде отважно начал каяться во всех грехах, и всплыли такие нюансы, что я отчасти стал понимать путиловцев. Одно только указание мастерам насобирать столько штрафов, чтобы хватило на подарки всяким писарям, бумагоносцам и прочей мелкой шушере из ГАУ, чего стоит! Так что теперь у Фёдора Артуровича появилась ещё одна головная боль – кого посадить в освободившееся директорское кресло.
Следующей головной болью для генерала, наверное, стал я сам. Как-то не получилось нам найти взаимопонимание в вопросе «когда?». Келлер с Павловым, заручившись согласием великого князя Михаила, хотели потянуть время, чтобы дождаться активных телодвижений всех заговорщиков, а потом прихлопнуть их одним ударом. О том, что за это время придётся пережить простым питерским обывателям, подумать не озаботились. На предложение сгонять в Институт за дополнительными порциями скополамина генерал угрюмо буркнул о щепках и рубке леса и посоветовал заниматься своими делами.
В общем, вот так вот весело начавшийся разговор продолжился на повышенных тонах, минут пять мы орали друг на друга, как мартовские коты, несмотря на конец февраля, затем мне это надоело, потому хлопнув от души на прощание дверью и пожелав на ночь мальчиков кровавых в глазах, отправился на променад, в смысле, мониторить обстановку на улицах. Ленточка «дыма и пламени» в петличке шинели, заменившая повседневный кортик «Анна Георгиевна» в ножнах и трофейный люгер в потёртой кобуре сегодня ещё служили достаточным аргументом для всяких встречных не приставать к одиноко гуляющему капитану.
Впрочем, на улицах я был далеко не один. По тротуарам шатались либо в поисках развлечений, либо чтобы убить время огромные толпы ни хрена не делающих студентов, закосивших от фронта в разных телеграфных, автомобильных, пиротехнических и прочих командах представителей расейской передовой интеллигенции, слушательницы всевозможных педагогических, театральных и даже садоводческих курсов, активистки всяких там «Обществ равноправия русских женщин» и прочий либеральный планктон. И все они или чего-то там демонстрировали, или, как потом кто-то написал в мемуарах, – «Ходили смотреть революцию».
Наши умники-аналитики предсказали, что всё начнется сначала на Выборгской стороне, потом в так называемом «военном городке», средоточии казарм и прочих военных и не очень учреждений между Литейным проспектом, Невским и Большой Невой и попытается расплескаться по всему городу, поэтому не очень удивился тому, что по Знаменской катилась волна демонстрации, заставляя зрителей прижиматься к заборам, фасадам и подъездам. Кое-где в толпе изредка мелькают кумачовые транспаранты с пока ещё вполне мирными лозунгами типа «Прибавку к пайку семьям солдат!» или «Кормите детей защитников Родины!».
