– Почему? – тихо осведомился великий магистр.
– Потому что он не имеет ничего общего с ДНК Дагни.
– Это я знаю, – хрипло произнес де Гир, глядя другу в глаза. – Почему ты его уничтожил?
– Потому что тебя, брат, устраивает, что Лукрецию Карс считают матерью Дагни, ведь так? – Франц не торопился с ответом, а Гуго его не ждал: – Потому что когда ты увидел Дагни, то был напуган. Не растерян, а напуган. И поэтому я тебя прикрыл, брат. Но немного обижен на то, что ты ни о чем не рассказал мне.
– Прости, – твердо ответил де Гир, глядя де Лаэрту в глаза. – Я благодарен тебе за помощь и горд оттого, что у меня есть такой друг, но… но сейчас я не могу рассказать тебе правду. Сначала нужно отыскать дочь.
– После этого ты мне все расскажешь?
– Даю слово.
Гуго кивнул и быстро вышел из кабинета.
* * *
Италия, Флоренция, 16 июля, суббота, 05:39 (время местное)
«Зачем Артем так поступил со мной? И зачем я так поступила с ним? Я его предала и… спасла. Он меня спас и… предал. Получается так? Нет, не похоже… не так, наверное, потому что непонятно, кто первый начал и зачем? Кто чего добился? Кто проиграл? Кто выиграл? Уместно ли здесь это понятие – проиграл? Как между нами может появиться это глупое слово – «проиграл»? Мы не играем, мы…»
Дагни боялась произнести это слово. Даже в мыслях.
Боялась, поскольку не верила, что в ее жизни может появиться любовь. Точнее, что любовь может вернуться в ее жизнь после смерти мамы. Боялась, потому что любовь страшно потерять, но еще страшнее в ней разочароваться. Боялась, но надеялась, потому что без любви нельзя.
Особенно тем, кто знает, что это такое – любовь. А она, игривая, частенько случается там, где ее не ждешь.
Давным-давно, кажется, в прошлой жизни, когда они с Яргой хладнокровно разрабатывали план операции, Дагни предельно спокойно отнеслась к идее подставить наемника, не испытывая ни жалости, ни сожаления – ничего. Это был заурядный технический момент операции: отправить на смерть какого-то чела. К тому же приятеля темных. И не просто приятеля, а их убежденного сторонника и личного друга комиссара Темного Двора. Спокойствие девушки объяснялось еще и тем, что команда Кортеса давно была приговорена и после победы заурда их всех ожидала показательная казнь, так что Артему Головину, можно сказать, повезло стать частью плана и заполучить легкую смерть… Но они встретились, и что-то пошло не так. Его отношение к ней оказалось совсем не таким, как Дагни ожидала. Наемник повел себя так, как должен был повести, но при этом по-человечески тепло. Артем знал, что девушка играет за другую команду, но видел в ней не только врага, и…
И, наверное, поэтому Дагни позволила себе расслабиться и поддаться чувствам. После всего, что было, через что ей довелось пройти и пережить. После страха, после дикой боли, после обретенной силы, а с ней – всемогущества… Дагни думала, что чувства умерли навеки, и ошиблась.
Увидела Артема, и все пошло не так…
Или наоборот: все пошло именно так, как должно?
Как понять?
А ее отец?
Она привыкла ненавидеть великого магистра. Заочно ненавидеть, несмотря на теплые слова матери, которая ни в чем не упрекала Франца. Мать всегда говорила, что это судьба, что ее отец слишком честен, слишком чтит закон, и нет нужды ставить его перед сложнейшим выбором, проще уехать и спрятаться. Мать любила Франца до конца жизни, а Дагни – ненавидела. За пустые вечера, за то, что не ходил с ней в кино и не научил кататься на велосипеде, за то, что ей приходилось прятаться. Отец казался воплощением зла, поэтому она с радостью приняла предложение Ярги, видя в нем возможность не только изменить свою жизнь, но и отомстить…
И ошиблась.
Франц де Гир не просто принял дочь, а стал искать способ ее спасти, поставив на кон собственное положение и репутацию. Он знал, что оказался в ловушке Ярги, но все равно рисковал.
И получилось, что двое мужчин, о смерти которых она еще неделю назад говорила, как говорят о само собой разумеющемся факте, оказались совсем не такими, какими девушка их представляла, и объединили усилия в отчаянной попытке ее спасти. Потому что разобрались, как с ней поступит Ярга, и не согласились с этим.
«Я им небезразлична…»
Эта мысль подвела черту под размышлениями, и все остальное утратило значение, ведь когда есть люди, которые о тебе беспокоятся, их нужно принять, кем бы они ни были. Потому что эти люди – твоя величайшая драгоценность.
«Я им небезразлична…»
Дагни ушла из дома одна, сказала Артему, что ей нужно подумать, и потребовала не преследовать. Дошла до площади Синьории, рассеянно оглядела знакомые здания, недолго посидела на теплых камнях, наблюдая за просыпающимся городом, затем отправилась на набережную Арно, постояла, разглядывая самый знаменитый мост и вспоминая, как несколько лет назад стояла на этом самом месте, держа за руку мать, потом вновь погрузилась в размышления и пошла по набережной, все дальше и дальше удаляясь от классических туристических мест. Прошла ипподром, углубилась в парк, зная, что он даже отдаленно не напоминает непроходимый лес, но вскоре поняла, что делать этого не следовало. За прошедшие годы в городе появились новые жители, в том числе агрессивные, в том числе агрессивные не только по ночам.
– Эй, ты куда направляешься?
– Это наша территория.
– Если хочешь идти по нашей земле, то должна заплатить.
– Эй, ты слышишь?
Дагни повернулась на голос и увидела четверых курчавых африканцев с белозубыми улыбками и наглыми взглядами. А они увидели красивую, хрупкую девушку, и их мысли потекли в другом направлении:
– Ты шлюха?
– Ты здешняя новая шлюха?
– Ты работаешь на Ибрагима?
– Что ты сделаешь за двадцать евро, шлюха?
– Или бесплатно?
– Разве Ибрагим не говорил тебе, что ты обязана давать нам, белая шлюха?
Дагни не понимала по-итальянски, тем более тот ломаный, переполненный африканскими словечками «итальянский», на котором изъяснялись курчавые, но догадывалась, что ей обещают неприятности, и попыталась избежать проблем.
– Я турист, – сообщила девушка на английском языке. – Турист.
Она надеялась, что это заставит парней отстать, но ошиблась.
– Иностранка? Тем лучше.
– Будешь потом хвастаться своим, что провела время с настоящими мужиками.
– А нас описать не сумеет.
– Может, оставим ее? – предложил самый осторожный из четверки. – Нам пора, если опоздаем, Ибрагим головы отвернет.
Но сородичи подняли труса на смех:
– Не хочешь – не трогай ее.
– Постой в сторонке!
