Историк С.Н. Шубинский приводит такой эпизод. Однажды, во время посещения ее величеством Тулы, местный начальник М.Н. Кречетников похвалялся низкими ценами на жизненно важные продукты. Но Нарышкина не проведешь: он снова оделся весьма скромно и, смешавшись с толпой народа, быстро спознал действительное положение дел. А затем явился к императрице с палкой, на которую была нанизана огромная коврига хлеба. «Что все это значит?» – вопрошает императрица. «Я принес тульский ржаной хлеб», – отвечает Нарышкин. «А по какой цене за фунт купил ты этот хлеб?» – заподозрила неладное Екатерина. Шут докладывает, что за фунт хлеба он заплатил по четыре копейки. «Быть не может! Цена неслыханная… Мне же донесли, что в Туле такой хлеб продается за копейку!» – разгневалась монархиня. Так играючи шут открыл глаза Екатерине на дела отнюдь не шуточные – на недород хлеба в тот год и голод среди тульских поселян. Вот уж поистине никто не умел как Нарышкин ненавязчиво «истину царям с улыбкой говорить»!
Некоторые острые ответы и каламбуры Льва Александровича стали крылатыми и дошли до нас в виде многочисленных литературных анекдотов. «Нарышкин своим присутствием оживлял двор, – рассказывает историк-популяризатор М.И. Пыляев. – На одном придворном бале государыня сделала ему выговор. Нарышкин ушел и забрался на хоры к музыкантам. Екатерина не раз посылала за ним, но он отказывался сойти в залу, говоря, что ему невозможно показаться в зале с намыленной головой». А вот другой случай. Он открыто манкировал своими обязанностями обер-шталмейстера и годами не являлся на службу. Когда же он наведался наконец в конюшенную контору и спросил секретаря: «Где мое место?», тот указал на президентское кресло и добавил: «Более десяти лет на нем никто не сидел, кроме кота, который тут же и спит». – «Так, стало быть, мое место занято и мне нечего делать», – сказал Нарышкин и уехал. Но особенно уморителен был «шпынь», когда самозабвенно, с таким пафосом, что вызывал всеобщий неудержимый смех, читал наизусть строфы из тяжеловесной поэмы В.К. Тредиаковского «Телемахида».
Впрочем, не все проделки шута были так безобидны. Бывший при дворе Екатерины француз Ш. де Линь записал: «Обер-шталмейстер, прекраснейший человек и величайший ребенок, пустил волчок, огромнее собственной его головы. Позабавив нас своим жужжанием и прыжками, волчок с ужасным свистом разлетелся на три или четыре куска, проскочил между государыней и мною, ранил двоих, сидевших рядом с нами, и ударился об голову принца Наусского, который два раза пускал себе кровь». Интересно, что в языке того времени «волчок» имел своим синонимом слово «кубарь». Литературовед В.А. Западов обратил внимание на глагол «кубарить» – словцо, введенное в литературный обиход самой Екатериной II. По ее разъяснению, это означает «мешкать на одном месте, не делая ничего, или слоняться без толку, когда предстоит дело». Показательна в этом отношении комедия княгини Е.Р. Дашковой «Тоисиоков, или Человек бесхарактерный» (1786), где, по мнению большинства исследователей, выведен Лев Нарышкин. «Что муженек-то, по-старому кубарит?» – говорит о Тоисиокове героиня вдова Решимова и называет его «болваном» и «пошлым дураком», «без царька в голове» и т. д.
Историк литературы П.Н. Берков полагает, что попытки развенчать «шпыня» предпринимались в печати и ранее, а именно в журнале «Адская почта, или Переписки Хромоногого беса с Кривым» (1769−1770), издаваемом Ф.А. Эминым. (Заметим в скобках, что П.Н. Берков любил выискивать у героев журнальных статей реальные исторические прототипы, хотя, как покажет впоследствии литературовед В.Д. Рак, подобные аллюзии не всегда правомерны, ибо в большинстве случаев материалы «Адской почты» являются переводом с французского.) По мнению Беркова, издатель Ф.А. Эмин вывел Нарышкина под именем Горбатыниуса, о котором, в частности, говорится: «У здешних господ он в великом почтении за то, что одного перед другим весьма живо представлять пересмехать умеет… Горбатыниус славнейший здесь сатирик и едва не умнейший человек… Он своими писульками и насмешками весьма счастлив».
Ученый процитировал отрывок из «Письма 103 от Хромоногого к Кривому», но все дело в том, что Горбатыниус упоминается в «Адской почте» и в «Письме 100 от Кривого к Хромоногому»: если в первом случае намек еще можно с грехом пополам отнести на его счет, то в последнем тексте тот же Горбатыниус представлен чванливым горбатым стариком, сватающимся к молоденькой девушке, что, понятно, к молодому женатому Нарышкину никакого отношения иметь не могло. Зато к нему прямо адресовались произведения императрицы на французском языке: комедия «L’Insouciant» и два юмористических очерка «Relation authentique d’un voyage ontre-mer, que sir Leon, grand’ecuyer aurait entrepris par ses amis» и «Leoniana ou faits et dits de sir Leon, grand’ecuyer, recueillis par ses amis».
Литературная деятельность самого Нарышкина (которую академик А.Н. Пыпин вообще поставил под сомнение) если и имела место, то заметного следа не оставила; не случайно в авторитетном «Словаре русских писателей XVIII века» сведения о нем отсутствуют.
Но имя Нарышкина называют в ряду известных меценатов того времени. Ф.В. Булгарин свидетельствует: «Литераторов, обративших на себя внимание публики, остряков, людей даровитых, отличных музыкантов, художников Лев Александрович Нарышкин сам отыскивал, чтобы украсить ими свое общество». Заслуживает самого серьезного внимания тот факт, что просветитель Н.И. Новиков посвятил ему одно из изданий своего знаменитого журнала «Трутень» (1770). В посвятительном письме издатель говорит о «великости [своего] искреннего почтения» к достоинствам обер-шталмейстера. Нарышкина воспевали в стихах П.М. Карабанов, Н.Е. Струйский, Д.И. Хвостов, Р. Чернявский. Впрочем, в отличие от древнеримского любителя искусств Мецената, Нарышкин покровительствовал не только служителям муз, а всем без разбора, в том числе и тем, кого в то время презрительно называли чернью. «Пред домом его на светлых праздничных неделях, – рассказывает Г.Р. Державин, – обыкновенно поставлялися народные качели, на которых весь день вертелся в воздухе народ, что он чрезвычайно любил и тем забавлялся, а если когда случалось, что приказано было от правительства в другом месте быть качелям, то он чрезвычайно огорчался… Хлебосольством своим Лев Александрович равно угощал и бедных и богатых» Державин нашел для определения Нарышкина очень точное русское слово – «хлебодар»:
Лев именем – звериный Царь;
Ты родом богатырь, сын Барской;
Ты сердцем – стольник, хлебодар;
Ты должностью – конюший
Царской;
Твой дом утехой процветает,
И всяк под тень его идет.
Современники сравнивали дом «шпыня» с дворцом легендарного Соломона – царя, который некогда собрал на пир весь народ. И в самом деле, дом Нарышкина был открыт с утра до вечера для всех, причем хозяин часто не знал даже имен гостей. И каждого он принимал с одинаковым радушием. Достаточно сказать, что на грандиозном празднестве, устроенном однажды в его роскошной мызе Левендаль, ужинали разом более 2000 человек. В Музее книги Российской государственной библиотеки (Москва) сохранилась редкая брошюра «Описание маскарада и других увеселений, бывших в Приморской мызе Льва Александровича Нарышкина даче, отстоящей от Санкт-Петербурга в 11 верстах по Петергофской дороге, 29 июля 1772 году». Здесь рассказывается и о возведении величественной колонны в честь побед российского оружия, и о божественных звуках труб, литавр и пастушьих свирелей, и о фейерверке и торжественной пальбе из пушек, и о разноцветье экзотических маскарадных костюмов и т. д. «Не можно совершенно описать удивления, радости и удовольствия, – говорится далее, – всех бывших тут гостей, которые приносили виновнику сих увеселений изустную благодарность». Рассказывали, что этот маскарад стоил Льву Александровичу 300 000 рублей – сумма по тем временам колоссальная.
