«Послание г. Княжнину» (1787) излагает воззрения Хвостова на драматургию:
Искусство, где Корнель, Вольтер,
Расин сияли
И кистью пламенной сердца людей
писали.
Особенно же благоговеет Хвостов перед Сумароковым, с которым Княжнина связывали не только родственные, но и творческие узы:
Колико путь широк! который ты
избрал.
Княжнин, исполни то, что тесть
твой обещал,
Основанное им театра пышно
зданье
Осовершенствовать имеешь
ты старанье.
Впоследствии Хвостов даст этим стихам такое пояснение: «Яков Борисович Княжнин женат был на дочери основателя российского театра Александра Петровича Сумарокова. Мы скажем только, что сей достойный наследник творца “Семиры” украсил российский театр такими творениями, которые как ныне, так долго будут у нас в числе хороших произведений». Хвостов похваляет Княжнина за то, что тот пишет трагедии по канонам классицизма и скрупулезно излагает нормативные требования к сему жанру, заимствованные из Н. Буало. Вместе с тем он говорит о «возбуждении страстей» и чувств у зрителей:
Трагедий корень взяв во сердца
глубине,
Примерами своей являешь
ты стране,
Что тщетен самый ум трагедию
составить,
Что нужен сердца дар, чтоб
чувствовать заставить.
Автор призывает адресата идти по пути бессмертного Расина, чьи трагедии отличает «прелесть томная, пленяющая слух»:
Яви, Княжнин, яви ты Мельпомену
нам;
Теки без робости в блестящей
славы Храм.
Речь идет здесь о непреходящей славе, а не о сиюминутном мнении толпы:
Пусть зависть с глупостью
различны толки сеет,
Но истина брать верх над бреднями
имеет.
Расину некогда Прадон был
предпочтен.
И что теперь? Один велик, другой
смешон.
В «Послании к Творцу комедии “Семья, расстроенная осторожками и подозрениями”» (1788) Хвостов предпринял своего рода литературную игру. Ведь автором этого анонимно изданного произведения была сама императрица Екатерина II. А наш герой пытается поначалу всячески затушевать сей факт, утверждая, что имя сочинителя ему вовсе не известно:
Для похвалы твоей я ведать
не хочу,
Творец! кто ты таков,
и на Парнас лечу.
Он называет автора комедии наследником традиций Менандра, говорит о том, что он занял достойное место «во храме Талии, делящий лавр с Мольером». Правда, здесь Дмитрий Иванович невольно намекает на своего августейшего адресата:
Людские дурости, как представлял
Мольер,
Вельмож и частных всех он брал
себе в пример.
Тартюфы, доктора и герцоги
и графы
За глупости свои ему платили
штрафы.
Тотчас откинули тьму глупостей,
проказ,
Чего б не произвел и именной
указ.
Свойство комедии «править нрав» сопоставляется здесь с благотворным действием на «злонравных» подданных монарших узаконений.
Будучи сам не новичком в драматургии, Хвостов дает персонажам екатерининской пьесы (Двораброда, Таккова, Шишимрова – монархиня вообще любила труднопроизносимые фамилии!) остроумные характеристики:
Твой хитрый Двораброд своею
осторожкой
Семью всю подружил, собаку будто
с кошкой;
И тесным для себя боярский видя
круг,
Успел во два мига поссорити
и слуг.
А дядя женихов, сей Такков
бестолковый,
На сцене нашей есть совсем
забавник новый;
Охочих к бегунам, охочих бить
фарфор
Шишимров, шалунов великий
сей собор,
Искусной кистию твоей
изображенный,
Последователям бич будет
совершенный.
И зеркало, что им, явя все
их черты,
Их будет удалять от вздоров
пустоты.
В конце автор срывает с комедиографа маску таинственности и уже открыто прославляет
…перо,
Которо шалостей бич было
и пороков,
Источник чистого учения уроков,
Оставя цветники Парнас
и Геликон,
Благотворительный когда дает
закон,
Премудростью самой быть,
кажется, внушенно,
И человечество, любовью
изощренно,
И каждое своей перо сие чертой
Или порок разит, иль век дает
златой.
Екатерина Великая предстает здесь в двух ипостасях – и как сочинительница комедий, которыми «Отечество толико одолженно», и как законодательница, дарующая подданным золотой век Астреи. И эти грани личности императрицы оказываются внутренне обусловленными и органически связанными.
Известному благотворителю и меценату, почетному члену Академии художеств адресовано «Письмо к графу Александру Сергеевичу Строганову, 1789 года, августа 16 дня». Тонкий ценитель искусств, граф был обладателем одного из лучших художественных собраний России, а в его великолепный дворец на Невском проспекте, 17 частенько наезжали выдающиеся деятели культуры и науки XVIII века – литераторы Д.И. Фонвизин, И.Ф. Богданович, Г.Р. Державин, И.А. Крылов, художники Д.Г. Левицкий и В.Л. Боровиковский, ученые П.С. Паллас и Л. Эйлер, скульптор П. Мартос, композитор Д.С. Бортнянский и др. Строганов благодетельствовал не только служителям муз – по его воле ежедневно раздавали милостыню убогим и сирым, множество неимущих семейств получало пенсионы, существенно улучшились условия жизни принадлежавших ему крепостных (а их было 18 тысяч!). Не удивительно, что ему посвящались книги, панегирики, величальные оды.
В своем «Письме…» Хвостов не занимается перечислением благодеяний графа, не описывает он и его «великолепны чертоги». Он стремится проникнуть «внутрь сердца» своего героя и приходит к выводу, что богатство, как это ни странно, приносит ему счастье
[9]. И вот почему:
Богатство чтишь, что чрез него
Приобретаешь часто средство
Пресечь страдальцев люто бедство.
Жизнь мецената, говоря современным языком, интересна и духовно насыщена («Далек ты, Строганов, от скуки»). И далее поэт, подобно Г.Р. Державину в его «Фелице» (1782), противопоставляет своего героя некоему пустому вельможе-сибариту:
Случалося и мне видать
За картами иль на диване
Скучающих во пышном сане
Без смысла, без души вельмож,
Которы слушают вздор, ложь;
И как зевающа богиня,
Сидя без дела, рот разиня,
Лишь сыплет маки от руки
Для прибавления тоски.
Обращает на себя внимание, что Хвостовым создан здесь оригинальный образ зевающей богини скуки. То, что она «сыплет маки от руки», – тоже весьма выразительное художественное решение и вполне поддается объяснению: ведь цветы мака в русской (и не только русской) народной медицине служили средством вызывать сонливость, дремоту. Чтобы понять всю самобытность и своеобычность сего образа, достаточно сказать, что в иконологических лексиконах, изданных в XVIII веке, эмблемы или символа с аллегорическим изображением скуки нет – это результат творчества самого Дмитрия Ивановича. И этот образ оказался продуктивным для русской поэзии. Его использует А.С. Пушкин в стихотворении «К Маше» (1816):
