Когда Хвостов уже снискал себе репутацию графомана, критики относили успех «Андромахи» исключительно на счет замечательной актрисы Е.С. Семеновой, блистательно сыгравшей в ней роль Гермионы. «Спектакль держался на одной Семеновой, – писал журнал «Благонамеренный» (1822. Ч. 20. № XLIII. C. 143), – а то, что он не только имел успех, а вызывал восторги, был триумфом победы ее. Ничто в спектакле не поддержало актрису. Голосом, смягчающей легкостью произношения обработала она жесткие грубые стихи перевода, местами с трудом выговариваемые. Добиться мягкости таких стихов было само по себе тяжким испытанием. Но загадкой необъяснимой являлось то, что Семеновой удалось заставить эти стихи звучать по-расиновски, отдавшись его ритму, одновременно многообразному и строгому». Таланту Семеновой, содействовавшей популярности «Андромахи» у петербургской публики, отдавал должное и сам Хвостов: фронтиспис одного из изданий трагедии он украсил ее гравированным портретом в роли Гермионы (хотя Гермиона была не главной героиней пьесы), а на титульном листе поместил двустишие:
Сей труд, благодаря искусству
Гермионы,
Исторг в Петрополе потоки слез
и стоны.
Трудно, однако, согласиться с рецензентом «Благонамеренного», что все стихи перевода «жесткие» и «грубые», иначе даже такая даровитая актриса как Семенова не могла бы пленить ими публику. Монологи трагедии и сами по себе не лишены художественных достоинств и, надо полагать, воспринимались и слушались с неослабевающим интересом. В особенности же это касается так называемой борьбы страстей в душе героя или героини. Вот, к примеру, как переданы Хвостовым напряженные колебания Гермионы, решавшей участь неверного Пирра:
Где я? Что сделала? Еще что делать
должно?
Кий гнев меня объял, кий страх
мятет неложно!
Скитаюсь, не решась, в чертогах
сих бегу,
Люблю иль злобствую, узнать ли
не могу!..
Робею, как удар грозящий
вображаю,
И к мести быв близка, уже ему
прощаю;
Нет, не удержим мы свирепый наш
указ.
Пусть гибнет и живет он боле
не для нас.
В.М. Мультатули, автор книги «Расин в русской культуре» (СПб, 2003), считает, что в сравнении с первым переводом «Андромахи» на русский язык (1790) «перевод графа Д.И. Хвостова лучше, смыслового соответствия с Расином больше». Трагедия выдержала 5 изданий.
Мы рассмотрели далеко не все произведения Хвостова XVIII века, но и приведенные тексты позволяют судить о неординарности личности этого словесника, его своеобычности и широких культурных интересах.
Как же сложилась далее его творческая судьба? В 1802 году выходят в свет его «Избранные притчи из лучших сочинителей. Российскими стихами». Хвостов всемерно стремился придать этой книге особую авторитетность: на титульном листе он не преминул указать, что является «членом Российской Императорской Академии»; в посвятительном письме великому князю Николаю Павловичу сравнил свой труд с изданием «Притч славнейшего в сем роде на Российском языке сочинителя Сумарокова»; «Предуведомление к читателю» освятил именами Эзопа, Федра и Лафонтена и увенчал хлестким эпиграфом:
Выкрадывать стихи – не важное
искусство,
Украдь Корнелев дух, а у Расина
чувство.
Но по иронии судьбы именно «Избранным притчам…» суждено было стать первопричиной пересмотра отношения к Хвостову и его поэзии. Сперва вокруг книги установился своего рода заговор молчания: ни один литературный журнал не откликнулся на ее выход. А спустя некоторое время уничижительные оценки, насмешки, колкие эпиграммы так и посыпались на голову сочинителя. Что же вызвало нарекания критиков? Традиционно считается, что Хвостов подвергся осмеянию как архаист и ревностный приверженец обветшавшего классицизма, но многим его притчам как раз претит разумная логика – они явно выламываются из этой художественной системы. Вот что пишет о них литератор М.А. Дмитриев: «В его сочинениях сама природа является иногда навыворот. Например, известный закон оптики, что отдаленный предмет кажется меньше; а у него в притче “Два прохожие” сперва кажется им издали туча; потом она оказалась горою; потом подошли ближе, увидели, что это куча. У него в тех притчах осел лезет на рябину и крепко лапами за дерево хватает; голубь разгрыз зубами узелки; сума надувается от вздохов; уж становится на колени; рыбак, плывя по реке, застрелил лисицу, которая не видала его потому, что шла к реке кривым глазом; вор – ружье наметил из-за гор». Поводом для беспощадных издевок послужила притча «Осел и рябина». Осел выступает здесь в роли эдакого трансвестита, ибо в ходе повествования меняет свой пол и преображается в ослицу. А в притче «Ворона и сыр» Хвостов вместо клюва наделил ворону пастью.
Не удивительно, что Хвостов, последовательный классик в теории, объяснял подобные «бессмыслицы» именно доводами разума. «Притча моя “Ворона и сыр”, – писал граф, – взята из Эзопа, Федра и Лафонтена. Я говорю: “И пасть разинула”. Пускай учитель натуральной истории скажет, что у вороны рот или клев. Пасть только употребляется относительно зверей, но я разумею здесь в переносном смысле широкий рот и рисую неспособность к хорошему пению. Простолюдины говорят про человека: “Эк он пасть разинул”».
Однако другому ревностному классику, Н.Ф. Остолопову, это отнюдь не помешало отнести его притчи к разряду поэтической «чепухи». Он писал:
Хочу ли испытать и в притчах
дарованье?
Бюффон передо мной – вот список
всех зверей!
Вот птички, мотыльки, чудовища
морей!
Любых беру, а все – мученье
со скотами! —
То голубь у меня является с зубами,
То уж с коленами, то прыгает паук,
То мухе смерть пришла
от ласточкиных рук…
Недавно и с ослом я до поту
пробился:
Лишь начал я, а он в ослицу
превратился,
И вышла чепуха. О Федр!
О Лафонтен!
Зачем не дожили до нынешних
времен!
В этом же ключе, только с оттенком какого-то веселого ехидства, иронизировал баснописец А.Е. Измайлов: «Что не делает всемогущая поэзия? Прикоснется ли магическим жезлом своим к Голубку, запутавшемуся в сети, – мгновенно вырастают у него зубы и он разгрызает ими узелки, к Ослу – новый длинноухий Тирезий переменяет пол и превращает в Ослицу». Притчи Хвостова с их «нелепицами» вдохновенно пародировал П.А. Вяземский:
Один француз
Жевал арбуз.
Француз, хоть и маркиз
французский,
Но жалует вкус русский,
И сладкое глотать он не весьма
ленив.
Мужик, вскочивши на осину,
За обе щеки драл рябину,
Иль попросту сказать, российский
чернослив.
Знать, он в любви был несчастлив…
Здесь в притче кроется толикий
узл на вкус:
Что госпожа ослица,
Хоть с лаю надорвись,
Не будет ввек лисица.
В письме же к А.И. Тургеневу от 27 ноября 1816 года Вяземский пояснял: «Сирот в семействе Бога нет. Следуя этому правилу, пригрел я басни, виноват, притчи Хвостова». «Избранные притчи…» стали потешной книгой в литературном обществе «Арзамас». В.А. Жуковский посвятил им вступительную речь при приеме в это общество. Немало усилий к развенчанию Хвостова-баснописца приложил его «совместник» И.А. Крылов. Как отмечают филологи А.М. и М.А. Гордины, «столь популярная… литературная маска Свистова или Графова была придумана именно Крыловым. Неумный чудак, плоский моралист и бездарный поэт должен был оттенять фигуру умного чудака, лукавого насмешника и искусного писателя». Особенно же Хвостова как автора притч третировали в салоне А.Н. Оленина, куда был вхож Крылов. В.А. Оленина вспоминала, что этим сообществом «был издан [шутовской] закон, что, кто уже слишком много глупого скажет, того тотчас заставить прочитать басню Хвостова».
