Ньютон и культура Ренессанса
В определенном смысле поиски истины, предпринятые Ньютоном, могут быть лучше поняты, если учитывать то обстоятельство, что великий физик не мог избежать интеллектуального влияния эпохи позднего Ренессанса, эпохи, когда идеи античности словно переживали свое второе рождение, что и заставило многих мыслителей Запада по-новому взглянуть на древние учения, включая и алхимию. Сам принцип гуманизма предполагал подобную ревизию оккультизма, что не могло не сказаться на новых взглядах в области медицины, науки и натурфилософии. Но у каждой из систем, будь то каббала, алхимия и герметизм или стоицизм, были свои особые принципы и особые взгляды на Вселенную. И эти системы не всегда находились в согласии друг с другом, при этом каждое вновь всплывшее из небытия древнее учение претендовало на Истину.
Б. Доббс уверена, что Ньютон с его законом всеобщего тяготения – это прямое продолжение так называемой идеологии Возрождения. Но это утверждение требует некоторого уточнения. Так, по мнению А.Ф. Лосева, именно Ньютон стремится разрушить эту идеологию. Ренессанс – явление противоречивое. С одной стороны, его можно определить как эпоху свободомыслящей личности, а с другой – как эпоху сознания личностью своего ничтожества и своей механистической предопределенности во всеобщей мировой и безудержной машине. Одним из самых ярких явлений эпохи Ренессанса в традиционных изложениях является обычно гелиоцентрическая система Коперника и учение о бесконечных мирах Джордано Бруно.
Годы жизни Николая Коперника (1473-1543) и годы выхода в свет его главного труда «Об Обращении небесных сфер» (написанного в 1542 г. и изданного в год смерти автора) настолько бесспорно относятся к эпохе Ренессанса, что никому даже и в голову не придет рассуждать о полной противоположности системы Коперника мировоззрению Ренессанса. Тем не менее, считает А.Ф. Лосев, открытие Коперника было передовым и революционным событием для последующих веков, но для Ренессанса это было явление не только упадка, но даже возрожденческого самоотрицания.
Дело в том, что Ренессанс выступил в истории западной культуры как эпоха возвеличивания человеческой личности, как период веры в человека, в его бесконечные возможности и в его овладение природой. Но Коперник и Джордано Бруно превратили Землю в какую-то ничтожную песчинку мироздания. Человек эпохи Возрождения любил созерцать природу вместе с неподвижной Землей и вечнонедвижным небесным сводом. Но теперь оказалось, что Земля – это какое-то ничтожество, а неба вообще не существует. Человек эпохи Возрождения проповедовал могущество человеческой личности и свою связь с природой. Но вместе с великими открытиями Коперника, Галилея, Кеплера все это могущество человека рухнуло. «И то, – пишет А.Ф. Лосев, – что гелиоцентризм вовсе не возрожденческая идея, доказывается тем, что только Ньютон в XVII в. логически завершил великое деяние указанных гениальных умов, без какового завершения их открытия все-таки оставались наивным началом великого дела».
Однако, чуть позже в духе своего диалектического подхода к истории Возрождения тот же А.Ф. Лосев неожиданно добавляет: «Тогда Ренессанс нужно будет определить и как эпоху свободомыслящей личности и как эпоху сознания личностью своего ничтожества и своей механистической предопределенности во всеобщей мировой и бездушной машине. Можно поступить и так и так. Мы же следовали только традиционному признанию освобожденной личности в Ренессансе. А если под Ренессансом понимать и механистическое закабаление личности, то против этого мы тоже не возражаем. Повторяем, это вопрос терминологический… Тот же Джордано Бруно, который растворил человеческую личность во всеобщем и бесконечном мировом механизме, твердо стоял на почве коперниканства, проповедовал героический энтузиазм как наивысшее проявление человеческой личности. Тот же Ньютон, впервые продумавший до конца механистическую Вселенную, отличался такой напряженной религиозностью, которая нашла отражение во всех его биографиях.
Таким образом, глубочайший переворот в науке, связанный с именами Коперника, Кеплера, Галилея и Ньютона, можно и связывать с мировоззренческими основами Ренессанса, а можно и не связывать, расценивая его не как Ренессанс, но как самоотрицание Ренессанса, но это – вопрос о методах изложения».
В связи с этим не лишним будет вспомнить Платоновскую академию во Флоренции. Часто говорили и писали о влиянии Козимо Медичи и на платонические умозрения тогдашних флорентийцев со стороны прибывших в то время в Италию платоников-греков. Среди них обычно фигурирует несколько имен и особенно имя Гемистия Плетона. Плетон настолько буквально воспроизводил Платона, что нисколько не чуждался даже и языческих черт платонизма. На этой почве Плетону хотелось создать такую международную религию и философию, которые были бы выше и христианства, и язычества, и магометанства. С таким настроением Плетон и прибыл в Италию в 1438 г., где он познакомился с тогдашним правителем Флорентийской республики Козимо Медичи.
Возможно, что влияние Плетона на Медичи было достаточно сильным, если в дальнейшем (начиная с 1459 г.) во Флоренции была учреждена Платоновская академия. Расцвет этой академии приходится на период 1470-1480 гг. Платоновская академия, или, как ее называли, «Платоническая семья» (Platonica familia), во Флоренции имела свою краткую, но блестящую историю. Эта академия, по мнению А.Ф. Лосева, была чем-то средним между клубом, ученым семинаром и религиозной сектой. Лидером этой академии было некое духовное лицо по имени Фичино. Известно, что он перевел всего Платона, всего Плотина, Порфирия, Ямвлиха и Прокла. Он же переводил античную, так называемую герметическую (алхимическую) литературу, и Ареопагитики. «Упорядочивая и комментируя сочинения платоников, связывая их с латинской и средневековой традицией, – пишет А.Ф. Лосев, – с научными физическими, астрономическими, медицинскими теориями, а главное, приводя платонизм в согласие с христианской религией, Марсилио Фичино добился того, что великая языческая философия и современная ему христианская идеология достигли слияния, сохранив каждая свою цельность».
Таким образом, неоплатоническая эстетика Фичино находится между двумя крайними полюсами – чистым неоплатонизмом античного типа, где красота – это воплощение идей божественного ума в материи, и крайним антропоцентризмом, крайним личностно-материальным индивидуализмом, где Бог, и божественный разум, и идея этого разума, и эманация их в творении оказываются максимально очеловеченными и абсолютно имманентными человеку. «Человек оперирует божественными идеями и при их помощи создает всякую красоту и сам становится красотой; но идеи эти одинаково и божественные, и человеческие, одинаково абсолютные в объективном смысле и одинаково априорные в смысле человеческой субъективности. Вот почему материалы Флорентийской академии поражают своей пестротой, разнообразием и часто даже противоречием. Это не противоречие, но признание абсолютной имманентности Бога всем человеческим личностям и всем явлениям природы. Только при таком условии мы поймем неоплатонизм Фичино не как античный и не как средневековый, но именно как возрожденческий».
Известный культуролог и историк А. Шастель пишет по этому поводу следующее: «Неоплатонизм в конце XV в. оказался в центре того, что можно назвать «мифом Ренессанса»… в этом интеллектуальном климате были выработаны и иногда развернуты идеи, которые издавна считались основными идеями эпохи, – представление о человеке, как о центре мира, об органическом космосе, открытие античности как завершенной цивилизации».
