Вариативность, которая не может быть объяснена исключительно механистическим принципом, объясняется в большей мере процессом вегетации. Об этом ученый и писал еще в 1672 году.
Колебание Ньютона между принятием механистического и вегетативного объяснения возникновения бесконечной вариативности жизненных форм привело его, в конечном счете, к принятию концепции божественной предопределенности. Эта предопределенность наиболее ярко выражается в процессах вегетации. Все процессы, основанные на вегетации, имеют, по мнению Ньютона, одну лишь причину и эта причина – воля Божья. Причиной всех причин является Бог, и главный смысл бытия известен только Ему самому и никому более. Только Он ответственен за всю нескончаемую вариативность форм. Но, по мнению Ньютона, у Бога обязательно должен быть посредник, с помощью которого Его воля, должна была воплощаться в этом мире.
В своем алхимическом трактате «О природе видимых законов и о процессах вегетации» («Of Natures obvious laws & processes in vegetation») Ньютон широко использует термин «вегетация», утверждая, что этот процесс дает о себе знать и среди минералов, и в животном мире, равно как и в растительном. Он даже утверждает, что дух вегетации неизменен и проявляет себя всюду. И если металлы – это часть мира минералов, то и металлы также подвержены вегетации, читай – трансмутации. Именно вегетативные процессы металлов и вдохновляли ученого на поиски того, что можно было бы определить как немеханистические принципы действия в природе.
Поначалу Ньютон предполагал, что присутствие божественной воли в мире может быть объяснено теорией эфира, который представлялся ему своеобразной душой материи. Здесь мы видим, что Ньютон полностью разделял воззрения стоиков, о чем уже шла речь выше. Однако в дальнейшем ученый предположил, что эфир – это лишь своеобразная среда, используемая более активным с точки зрения вегетации духом. И этим более активным духом мог стать Свет. Именно Свет, по мнению ученого, может внести необходимую жизненную активность в пассивную по своей природе материю и быть этой материей абсорбирован. «Разве не могут непроницаемые тела и Свет проникать друг в друга? – спрашивал Ньютон в своей «Оптике», – и разве не могут те же Тела получить максимум своей Активности из мельчайших частиц Света, которые беспрепятственно проникают в их Структуру?».
Вегетативный, или живительный, дух, который может быть еще идентифицирован как Свет, среди алхимиков был известен как иллюминат. Алхимик Э. Филарет – один из любимых авторов Ньютона – представлял и описывал иллюминат как некую основу алхимического деяния. Так, именно иллюминат активирует ртуть и подготавливает ее к работе. Стоит отметить, что Ньютон использует тот же самый дискурс, когда говорит об активных жизненных началах, заключенных в свете, проникающем в непрозрачную материю.
Однако, следует признать, что алхимическая трактовка вегетативной силы света и иллюмината была гораздо шире и туманнее, чем это мы можем найти в рукописях Ньютона. Бог, согласно книге «Бытия» Библии, создал Свет: «Да будет Свет». И для алхимиков, в этом смысле, никаких других аргументов и не требовалось. Трактат за трактатом в общей алхимической практике последовательно и подробно описывалось, как с помощью Света Бог придавал материи жизнь с начала времен. Но жизненные силы могли быть идентифицированы и с самим Духом Божьим, который «носился над водой». И получалось, что процесс Активации это не только ощущаемый всеми свет, но и нечто, недоступное нам в наших ощущениях. В алхимии существовала по крайней мере сотня имен для обозначения такого начала, и это была одна из тайн всей герметической науки, скрываемая от глаз непосвященного. Сам Ньютон активно использовал тридцать наименований для обозначения невидимого посредника.
Можно с уверенностью сказать одно: процесс иллюминации был воплощен в символической и метафорической форме, наполненной глубоким содержанием, и являлся ключевым моментом почти во всех известных алхимических трактатах. Свет воплощал силу Божью, направленную на активацию и реактивацию лишенной жизни материю.
Параллели, которые возникали между процессом вегетации и светом, и имевшие в свою очередь истоки в книге Бытия превращали любое алхимическое действие в процесс космогонического масштаба. Так, недавние исследования в области гуманитарных наук определили широко распространенную химическую философию шестнадцатого и семнадцатого столетий, в которой сотворение мира рассматривалось как процесс химического или алхимического разделения. Ньютон пришел к подобным взглядам в начале 1680-х годов, если не ранее, и начал сравнивать иллюминацию материи в алхимическом процессе с использованием Богом света в момент творения мира.
На трактовку Ньютоном алхимии в космогоническом аспекте, должно быть, повлиял Томас Бернет. Свою работу Tellurius theoria sacra он отправил Ньютону для комментариев. А затем последовала переписка Ньютона с Бернетом относительно возникновения неоднородностей из изначального хаоса в первые моменты творения. Основная проблема, с которой столкнулся Ньютон, заключалась в том, чтобы описать процесс творения мира, не вступая при этом в конфликт с описанием Моисея. Здесь Ньютон предположил, что в книге Бытия были описаны лишь основные этапы творения, и это описание было упрощено, чтобы не стать непонятным для людей несведущих. Так в библейском описании не было сказано о разделении хаоса на несколько частей, которые затем стали Солнцем и планетами, хотя Ньютон предполагал, что это произошло в первый день творения. В описании, данном Моисеем, рассмотрены лишь основные события, которые происходили не в космическом, а в земном масштабе.
Эти размышления, использованные Ньютоном в письме к Бернету, над общепринятой Иудео-Христианской теорией сотворения мира возникли в контексте освященной веками традиции, которую современники Ньютона комментировали и меняли, пытаясь вдохнуть в нее новую жизнь. Космогонические мифы возникали в каждой культуре и со временем они совершенствовались, менялись или замещались другими мифами в ходе развития этой культуры.
Для христианства традиционным форматом подобных рассуждений служила так называемая литература шестоднева – комментарии к шести дням творения, описанным в книге Бытия. Сложность христианской традиции в конце концов стала чрезмерной. Так в четырнадцатом столетии Генрих Лангенштейн процитировал в своих Lecturae super Genesim более шестидесяти имен авторов, считавшихся авторитетными в этом вопросе. Конечно, отправным пунктом для Генриха оставалась книга Бытия, но различные источники, из которых брал сведения Генрих, свидетельствуют о том, что уже к позднему средневековью комментирование шести дней творения стало своего рода наукотворчеством.
Во времена Ньютона Бытие все еще было основой для космогонических построений, а проблема примирения соотнесения традиции, идущей от Моисея, с возникающими и усложняющимися философскими воззрениями была как никогда актуальна. Отчасти это было связано с обнаружением еще большего античного материала, в особенности космогонических теорий, содержащихся в Герметическом своде. Отчасти это происходило в свете увеличивающихся и усложняющихся экспериментальных знаний. Так в книге Бытия ничего не говорится о начале ежедневного или годового вращения планеты, и даже Ньютон признавался Бернету в переписке, что он затруднялся к какому из дней творения отнести это событие.
