Зинаида всегда защищала своих сыновей со свирепостью, которая тревожила Бориса. «Когда вопрос о ее детях,
[206] она скалит зубы, точно волчица, даже когда это не нужно», – однажды написал он родителям. Три года спустя, когда они с Борисом стояли у больничной койки Леонида, Зинаида вытребовала у мужа обещание больше никогда не видеться с Ольгой Ивинской. Полная решимости сохранить семью, непреклонная Зинаида отправилась к сопернице лично.
Зинаида нашла Ольгу в доме ее подруги Люси Поповой, бывшей актрисы, которая училась в ГИТИСе и с которой Ольгу познакомил Борис. Красивая и миниатюрная Люся впервые увидела Пастернака на одном из его поэтических вечеров, по окончании дождалась его у выхода и представилась. Впоследствии между ними завязалась дружба, и именно Люсе Борис впервые признался в своей любви к Ольге. Обе женщины были поражены, когда Зинаида явилась в дом на московской улице Фурманова. Предположительно о местонахождении своей любовницы ей сообщил Борис.
«Зинаида не стала закатывать сцену. Она держалась с большим достоинством и сдержанностью», – пишет Ирина. Зинаида встала на пороге и произнесла краткую речь. «Вы молоды, – говорила она Ольге. – Вам бы замуж выйти. Я старуха. Я приближаюсь к концу жизни. Вам есть, ради чего жить. А моей жизни конец». Зинаиде было 54 года. Однако перед Ольгой, которая была на двадцать лет ее моложе, она изобразила себя как развалину, с которой почти покончено. Ольга впоследствии описывала встречу с этой «грузного сложения,
[207] сильного характера женщиной» своим близким. Говорила, что Зинаиде «было наплевать» на любовь Ольги и Бориса, и хотя она сама его уже не любила, но не позволяла разбить их семью.
Зинаида впоследствии описывала знакомство с Ольгой в столь же нелицеприятных выражениях. «Наружностью она мне понравилась,
[208] а манерой разговаривать – наоборот, – вспоминала она. – Несмотря на кокетство, в ней было что-то истерическое».
Это столкновение было оборвано еще более глубокой драмой: Ольге внезапно сделалось «так дурно от потери крови»,
[209] что Люсе и Зинаиде пришлось спешно везти ее в больницу; кровотечение, по всей видимости, было вызвано лекарством, прописанным Ольге в психиатрической лечебнице.
Когда Ольгу выписали из больницы, Борис пришел повидаться с ней «как ни в чем не бывало». Он помирился с Марией, и они с Ольгой продолжали свою связь, как и прежде. Похоже, визит Зинаиды оказал противоположное задуманному действие: он просто снова швырнул любовников в объятия друг друга.
Весна перешла в лето, и Борис снова стал частым гостем в доме Ольги; Ирина все больше привязывалась и проникалась любовью к нему. Она ласково называла его «классюшей» – от слова «классик», поскольку Пастернак считался одним из великих классиков русской литературы.
Однажды Борис решил сводить десятилетнюю Ирину «в центр» за покупками. «Я впервые наедине с этим совершенно непонятным для меня человеком, перевернувшим вверх дном нашу и без того незадачливую жизнь. Я безумно стесняюсь и не знаю, как себя вести», – вспоминала Ирина, которая побаивалась его. Поскольку Борису выплатили гонорар за переводы, он решил купить девочке подарок. Снег таял, по улицам бежали ручьи, и Ирина стеснялась своего пальтишка, перекроенного из бабушкиного подбитого мехом пальто. «Как мокро. Мы можем промочить ноги», – сказала она Борису.
«Тебе кажется, что нужно что-то говорить, – громко и взволнованно отозвался Борис. – Что нельзя молчать, что нужно развлекать меня. Я тебя так понимаю, мне это так знакомо!»
Ирина была поражена прямолинейностью его ответа. Он словно «выбил почву у нее из-под ног». Девочку тронуло то, что все ее поступки, сколь угодно несуразные, похоже, имеют для него значение. Они поехали на такси в книжный магазин – «Лавку писателей», – где Борис стал шумно здороваться с продавщицами и представлять им Ирину. Он «заполняет собой, своим голосом, движениями тесную магазинную верхотуру», – вспоминает она, словно видя это воочию. Но Ирина понимает, что Бориса здесь любят, что не воспринимают его как чудака, и это ее успокаивает. Они покупают множество книг других писателей-классиков: Гончарова, Островского, Тургенева и Чехова. По возвращении домой Ирина услышала, как Борис громко сказал Ольге: «Олюша, как хорошо, что она хочет Чехова!»
25 мая 1948 года Борис прислал Ирине томик произведений Чехова, адаптированных для детей. На титульном листе он своим размашистым почерком написал: «Дорогая Ирочка, золотая,
[210] прости, что я не пришел вчера на твое рождение. Будь счастлива всю жизнь, хорошо учись и будь прилежной, это лучше всего. Твой Б. Л.».
Борис усердно трудился над своим романом. 12 декабря он пишет Фредерику, Жозефине и Лидии, начиная с обращения: «Мои дорогие Федя и девочки».
[211] В этом письме он дает ясно понять, что делает все возможное, чтобы переправить им первую половину «Доктора Живаго», которая уже существует в форме готовой рукописи. Не знают ли они хорошей русской машинистки, спрашивает он. И, если ему должны в Англии какие-то деньги за переводы, не смогут ли они заплатить машинистке, чтобы та сделала три копии и вычитала их? Он хотел, чтобы рукопись послали Морису Боура (видному английскому историку литературы), Стефану Шимански (английскому литературному критику и переводчику произведений Пастернака с русского языка) и другу семьи, английскому историку и философу Исайе Берлину.
«О том, чтобы напечатать его
[212] – я имею в виду, издать, – не может быть и речи, что в оригинале, что в переводе – вы должны абсолютно ясно донести это до литературных деятелей, которым я хотел бы его показать, – продолжал он, сообщая им новости о продолжавшейся работе. – Во-первых, он не окончен, это только половина, и нужно продолжение. Во-вторых, публикация за границей подвергла бы меня самым катастрофическим, если не сказать фатальным, опасностям. И дух самой книги, и мое положение, каким оно сложилось здесь, означают, что роман не может выйти в свет: а единственные русские книги, которым позволено хождение за границей, это переводы опубликованных здесь». Опасаясь критики со стороны сестер, он писал: «Роман вам не понравится,
[213] потому что ему недостает связности и написан он в такой спешке. Одна причина – это что я не мог тянуть с ним, я уже немолод, и в любом случае что угодно может случиться со дня на день, и есть ряд вещей, которые я хочу написать. И я писал его в собственное свободное время, без платы и в спешке, чтобы не остаться без средств, а попытаться освобождать время, чтобы делать платную работу».
