Ольга стала уговаривать его, чтобы он попросил Фельтринелли отсрочить публикацию за границей до тех пор, пока не выйдет русское издание. Если даже Д’Анджело и поговорил с Фельтринелли, похоже, это лишь подстегнуло стремление издателя получить роман и зарегистрировать права на него. В середине июня Фельтринелли написал Борису письмо, в котором благодарил его за возможность опубликовать «Доктора Живаго». Посыльный передал из рук в руки это письмо, договор об авторских отчислениях и правах на публикацию за границей, а также две копии контракта. Если бы у Бориса было искреннее желание остановить публикацию, лучшего момента было бы не найти. Однако, полностью осознавая потенциальные опасности, Пастернак не колебался ни секунды. Он подписал контракт. По словам Д’Анджело,
[400] который снова ездил к писателю в Переделкино, Пастернак счет этот контракт «наименее важной» из своих забот.
Что характерно, искусство для Бориса стояло на первом месте, опережая коммерческие соображения. Он нуждался в деньгах, однако понимал, что в России ему наверняка не позволят получать иностранную валюту – авторские отчисления. Хотя Борис писал Фельтринелли,
[401] что не вполне равнодушен к денежному вопросу, он сознавал, что география и политика воспрепятствуют получению отчислений. Тем не менее он избрал дерзкий, буквально угрожавший жизни подход «опубликовать, и будь оно все проклято» и писал своему издателю 30 июня: «Если публикация его здесь,
[402] обещанная несколькими журналами, отложится, и ваше издание получится первым, я окажусь в трагически трудной ситуации. Но это не ваша забота. Бога ради, занимайтесь переводом и печатью книги, и удачи вам! Идеи рождаются не для того, чтобы их душили при рождении, а чтобы рассказывать о них другим».
Фельтринелли наткнулся на литературную золотую жилу, обеспечив себе издательский триумф, который принесет ему миллионы. (Впоследствии он продал права на фильм по мотивам «Доктора Живаго» студии MGM за 450 000 долларов.) Как ни парадоксально, именно как капиталист-издатель этот марксист-миллионер добился своего величайшего успеха, издав «Доктора Живаго», а годом позже – «Леопарда» Джузеппе Лампедузы. Ранее от «Леопарда» последовательно отказались все более-менее значимые итальянские издательства.
Племянник Бориса, Чарльз Пастернак, встретился с Джанджакомо Фельтринелли и его третьей женой Инге Шенталь, немкой, фотографом по профессии, в 1963 году. Инге была матерью сына и наследника Фельтринелли, Карло. Чета Фельтринелли приехала в Оксфорд к матери Чарльза, Жозефине Пастернак, на званый обед. «Я никогда не забуду Фельтринелли,
[403] – говорил потом Чарльз. – Он, несомненно, был самым элегантным и очаровательным человеком, какого я только встречал. Он был превосходно одет в том характерном небрежном, изысканном итальянском стиле». Фельтринелли, который четырежды был женат, производил впечатление проницательного плейбоя. Ловкий игрок во всех смыслах слова, он был не просто дилетантом.
Когда в Кремле услышали о контракте с Фельтринелли, кольцо надзора КГБ вокруг Пастернака сжалось. 24 августа председатель КГБ Иван Серов написал длинную докладную, информируя вышестоящее коммунистическое руководство о том, что рукопись доставлена Фельтринелли. Он отметил, что Пастернак дал согласие на передачу прав издателям в Англии и Франции.
КГБ перехватил пакет, который Пастернак послал французскому журналисту Даниилу Резникову в Париж. В письме Борис писал, что разрешение на публикацию в Советском Союзе не дано: «Я прекрасно сознаю,
[404] что [роман] не может быть опубликован сейчас, и что так будет некоторое время, возможно, всегда». Отмечая вероятность заграничной публикации, он продолжал: «Теперь они порвут меня на части; у меня мрачные предчувствия, и вы будете печальным свидетелем этого события».
Спустя неделю отдел культуры ЦК подготовил подробную многостраничную справку по роману. Книга была названа враждебной атакой на Октябрьскую революцию и злобной клеветой на большевиков-революционеров, в то время как самого Бориса заклеймили «буржуазным индивидуалистом».
[405] После развернутой и подробной критики «Доктора Живаго» в отчете следовал вывод: «Роман Б. Пастернака
[406] является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только идейно порочное, но и антисоветское произведение, которое безусловно не может быть допущено к печати. В связи с тем, что Б. Пастернак передал свое произведение в итальянское издательство, отдел культуры ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание за рубежом этой клеветнической книги».
Все еще пытаясь добиться публикации романа в России, Ольга металась по Москве,
[407] как безумная. Ее положению не позавидуешь. Как эмиссар Пастернака, оставаясь верной возлюбленному Борису и его книге, она была послана разбираться с московскими чиновниками, враждебно настроенными по отношению к ней и ее целям. Она отправилась к Вадиму Кожевникову, главному редактору «Знамени», журнала, который уже опубликовал некоторые стихи из «Доктора Живаго». Журнал также получил экземпляр романа, который Кожевников должен был прочесть. Когда она явилась к редактору, тот вздохнул: «Ох, как это на тебя похоже!
[408] Конечно, связалась с последним оставшимся в России романтиком». Дмитрий Поликарпов – его добрый друг, добавил Кожевников. Он договорится о встрече Ольги с Поликарповым, а она должна потом рассказать, чем кончилось дело. Вскоре Ольге позвонили из ЦК и сообщили, что на ее фамилию заказан пропуск для встречи с главой отдела культуры.
Поликарпов, «изможденный и какой-то испуганный, преждевременно старый человек с водяными глазами», встретил Ольгу в московском угрюмом официальном здании. Он стал настаивать, чтобы Ольга забрала рукопись у итальянцев. Ольга возразила, что итальянцы наверняка не вернут ее и что единственное решение – первыми опубликовать роман в Советском Союзе, причем как можно скорее. «Нет, – отвечал Поликарпов, – нам обязательно нужно получить рукопись назад, потому что если мы некоторые главы не напечатаем, а они напечатают, то будет неудобно. Роман должен быть возвращен любыми средствами».
