– Нет! За что их любить?
– За что? Какой-то странный ты, Йоханнес! Может, ты больше любишь животных?
– Да! Гораздо больше! И цветы.
– Вообще-то я тоже их люблю. Временами. Но это неправильно. Мы должны любить людей, говорит мой папа.
– Почему неправильно? Я люблю тех, кого хочу любить. Мне все равно, правильно это или нет.
– Фи, Йоханнес! У тебя что, нет родителей? Ты их не любишь?
– Есть, – подумав, сказал Йоханнес. – Я люблю своего папу. Но не потому, что это правильно, или потому, что он человек.
– Тогда почему?
– Не знаю. Потому что он не похож на других людей, потому что он тоже любит цветы и птиц.
– И я их люблю, Йоханнес! Ты же видишь! – Робинетта позвала малиновку и шепнула ей что-то ласковое.
– Вижу, – сказал Йоханнес. – Вас я тоже очень люблю.
– Уже! Так скоро? – засмеялась девочка. – Ну, а кого ты любишь сильнее всех остальных?
Йоханнес колебался. Следует ли ему называть имя Вьюнка? Страх обронить его имя в присутствии других людей не покидал его ни на секунду. А что, если это белокурое создание в голубом не Вьюнок? Но кто тогда мог подарить ему подобное ощущение покоя и счастья?
– Вас! – произнес Йоханнес, не отрывая взгляда от бездонных глаз девочки. Преисполненный решимости, он ей полностью доверился и с замиранием сердца выжидал, как она примет его признание.
Робинетта вновь звонко засмеялась. Хотя взгляд ее не охладел, а голос не стал менее сердечным. Она взяла его за руку и сказала:
– Йоханнес, чем я это заслужила?
Йоханнес не ответил, не отрывая от девчонки доверчивых глаз. Робинетта встала и обняла Йоханнеса.
Они отправились в лес и набрали такие большие букеты примулы, что легко могли скрыться за этим ярко-желтым цветочным облаком. Малиновка перелетала с ветки на ветку, подглядывая за ними сияющими черными глазками.
Говорили они немного, но украдкой то и дело посматривали друг на друга. Оба смущались и не знали, как себя вести.
Робинетте, однако, пора было возвращаться домой.
– Мне пора, Йоханнес! Ты как-нибудь еще погуляешь со мной? Ты милый мальчик, – сказала девочка на прощание.
– Фьюить! Фьюить! – пропела малиновка, полетев вдогонку.
Когда Робинетта скрылась из виду, поселив в душе Йоханнеса свой дивный облик, он больше не сомневался, кто она такая. Она была той, кому он подарил свою дружбу. Вьюнок постепенно тускнел в сознании, уступая место Робинетте. И все вокруг стало таким же пригожим, как прежде. Цветы довольно кивали, а их запах развевал тоску по дому – чувство, которое временами угнетало Йоханнеса и которым, бывало, он намеренно терзался.
Среди нежной зелени – в теплом, насыщенном весной воздухе – он вдруг почувствовал себя дома, точно птица, отыскавшая родимое гнездо. Он раскинул руки и глубоко вдохнул. Какое счастье! На обратном пути его неотступно сопровождал образ белокурой девочки в голубом, плывущий по воздуху всегда впереди, куда бы он ни сворачивал. Словно он посмотрел на солнце, и оно навечно осталось на сетчатке его глаз.
С того дня Йоханнес приходил на пруд каждое ясное утро. Вставал он рано, разбуженный чириканьем воробьев, ссорящихся в листве плюща у окна его спальни, и щебетом скворцов, хорохорящихся друг перед дружкой на солнышке, чиркая крыльями по крыше. Он мчался по мокрой траве к дому Робинетты и ждал за кустом сирени, когда же откроется стеклянная дверь и девочка летящей походкой устремится ему навстречу.
Они бродили по лесу и дюнам неподалеку, без умолку болтая обо всем, что видели: о деревьях, цветах и песке. Рядом с Робинеттой Йоханнес испытывал незнакомое до поры, восхитительное чувство легкости, будто вот-вот он оторвется от земли и воспарит. Но этого не происходило. Он пересказывал девочке истории о цветах и животных, которыми в свое время потчевал его Вьюнок. Сам он, охваченный азартом, толком не помнил, откуда их знает, да и Вьюнок перебрался на задворки памяти – отныне для него существовала одна лишь Робинетта. Он был счастлив, слыша ее заливчатый смех и видя в ее глазах искреннее чувство. Йоханнес говорил с ней так, как раньше говорил со своей собакой, – обо всем, что только приходило в голову, без робости и сомнений. В часы расставаний Йоханнес все время думал о Робинетте и, чем бы ни занимался, мысленно спрашивал ее одобрения.
Робинетта, судя по всему, тоже была рада их дружбе: еще издали, завидев Йоханнеса, она расплывалась в улыбке и ускоряла шаг. Она первая призналась Йоханнесу, что ни с кем так не любила гулять, как с ним.
– Йоханнес, – спросила она однажды, – откуда тебе все это известно? Откуда ты знаешь, что думают майские жуки, о чем поют дрозды, как выглядит изнутри кроличья нора и дно пруда?
– Они мне сами рассказывали, – ответил Йоханнес. – Мне посчастливилось побывать в кроличьей норе и на дне пруда.
Робинетта нахмурилась и посмотрела на мальчика с укоризной. Впрочем, вдохновенный вид Йоханнеса отметал сомнения в правдивости его слов.
Они сидели под кустом сирени, с которого свешивались лиловые цветочные грозди. Перед ними лежал покрытый ряской и заросший камышом пруд. По воде кругами скользили черные жуки и прыгали неугомонные красные пауки. Жизнь в пруду била ключом. Йоханнес, весь в своих мыслях, вперился в одну точку и, когда наконец очнулся, начал свой рассказ:
– Как-то раз я опустился на глубину, соскользнул по камышовому стеблю и оказался на дне. Оно целиком покрыто опавшими листьями, по которым легко и мягко ходить. Под водой всегда сумерки, зеленоватый полумрак, ведь свет проникает туда сквозь зеленую ряску. А над головой зубчатой тесьмой висят ее белые корешки. Любопытные тритоны подплывали ко мне совсем близко. Очень странно видеть рядом таких крупных животных. Ведь под водой дальше вытянутой руки не видно ни зги. И вот из этого сказочного темного царства на тебя черной тенью выплывает разная живность, вроде водолюбов с лапками-веслами и плоскими панцирями, не говоря уже о мелкой рыбешке. Я провел там не один час. Посреди пруда, в чаще водных растений, ползали задумчивые улитки, строили блестящие гнезда водяные пауки и вихрем проносились колюшки, которые разглядывали меня с открытым от удивления ртом, трепеща плавниками. Там я познакомился и с угрем, на которого случайно наступил. Он поведал мне о своих скитаниях. Как выяснилось, он совершал дальние плавания, аж до моря, чего не удавалось ни одному обитателю пруда. Поэтому его и назначили королем. Дни напролет он спит, зарывшись в ил, и просыпается только на время трапез, когда его подданные приносят ему поесть. Ест он невероятно много. И все потому, что он король.
Ведь король должен быть толстым – титул обязывает. О, до чего же здорово было в том пруду!
– А ты можешь спуститься туда сейчас?
– Сейчас? – удивился Йоханнес. – Сейчас? Нет, это невозможно. Я утону. Да и зачем? Здесь, под кустом сирени, с тобой, мне гораздо приятнее.
