Башмачник несомненно сравнивал свое грозное настоящее с безмятежным прошлым; крупные слезы, скатываясь по его щекам, падали в пепел у ног.
Тибо слышал, как часы на колокольне Уаньи бьют полночь, вслед за ними пробили часы других церквей.
В этот час священник слушал последние молитвы умирающей Аньелетты.
— О, будь проклят день, когда я пожелал чего-то кроме того, что Господь дал бедному ремесленнику! — воскликнул Тибо. — Будь проклят день, когда черный волк продал мне способность творить зло, потому что причиненное мною зло не только не принесло мне счастья, но навеки разрушило его!
Позади Тибо раздался смех.
Обернувшись, он увидел черного волка, который неслышно приблизился к нему в темноте, как собака приходит к своему хозяину.
Волк был бы невидим, если бы его не освещали метавшие пламя глаза.
Обойдя очаг кругом, он уселся напротив башмачника.
— Метр Тибо чем-то недоволен? — спросил он. — Клянусь рогами Вельзевула! Метр Тибо привередлив!
— Могу ли я быть довольным, если с тех пор, как встретил тебя, знаю лишь тщетные стремления и бесполезные сожаления?
Я хотел богатства — и в отчаянии оттого, что утратил крышу из папоротника, под которой засыпал, не беспокоясь о завтрашнем дне, не обращая внимания на ветер и дождь, хлеставшие по ветвям больших дубов.
Я жаждал почестей — а самые бедные крестьяне, которых я некогда презирал, гонят меня ударами камней.
Я желал любви — но единственная женщина, которая любила меня и которую я люблю, ушла от меня к другому, а теперь умирает, проклиная меня, и вся власть, что ты мне дал, не поможет мне спасти ее!
— Люби себя одного, Тибо!
— Да, смейся.
— Я не смеюсь. Разве до того, как я предстал перед твоими глазами, ты не смотрел алчно на чужое добро?
— И все из-за несчастного оленя, какие сотнями пасутся в этом лесу!
— Ты думал, что хочешь только оленя, Тибо, но желания следуют одно за другим, как ночь идет за днем, а день — за ночью.
Пожелав оленя, ты захотел иметь и серебряное блюдо, на котором должно быть подано его мясо; к серебряному блюду потребовались бы слуги: один принесет мясо, другой разрежет его.
Честолюбие, подобно небесному своду, кажется ограниченным горизонтом, но охватывает всю землю.
Ты пренебрег невинностью Аньелетты ради мельницы вдовы Поле; не получив мельницы, ты захотел дом бальи Маглуара, а дом бальи Маглуара утратил для тебя всякую привлекательность, стоило тебе увидеть замок графа де Мон-Гобера.
О, из-за твоей завистливости ты по праву принадлежишь падшему ангелу, нашему с тобой хозяину; только ты слишком глуп для того, чтобы извлекать выгоду из причиненного другому зла, и, быть может, тебе лучше было оставаться честным.
— О да, — печально отозвался башмачник. — Только теперь я понял, насколько справедлива пословица: «Не рой другому яму — сам в нее попадешь!»… Но, в конце концов, — добавил он, — разве не могу я снова стать честным?
Волк усмехнулся.
— Ох, парень, — сказал он, — дьявол может, взяв человека за один волос, увести его в ад. А ты считал когда-нибудь, сколько волос на твоей голове ему принадлежит?
— Нет.
— Не могу точно сказать, сколько твоих волос принадлежит ему, но могу сказать, сколько их осталось тебе. Всего один. Ты сам видишь, что упустил время, когда мог раскаяться.
— Почему, — спросил Тибо, — если дьяволу достаточно одного волоса, чтобы погубить человека, почему же Господу будет этого мало, чтобы человека спасти?
— Попробуй.
— Впрочем, заключая с вами эту злополучную сделку, я не думал, что связал себя.
— Ох, до чего люди нечестные! Ты не заключил договора, отдав свои волосы, глупец? С тех пор как люди изобрели крещение, мы не знаем, как их ухватить; за те услуги, что мы им оказываем, они отдают нам часть своего тела, которой мы можем завладеть. Ты уступил нам свои волосы; они крепко держатся, ты сам в этом убедился, и они не останутся у нас в когтях… Нет, нет, Тибо, ты наш с той самой минуты, как на пороге твоей хижины тебя посетила мысль о вымогательстве и обмане.
— Значит, — воскликнул Тибо, вскочив и в ярости топнув ногой, — значит, я погиб для будущей жизни, не получив никакого удовольствия от этой?
— Ты еще можешь получить его, Тибо.
— Каким образом?
— Твердо ступив на путь, на котором оказался случайно, и решительно требуя то, чего желал тайком, — одним словом, открыто перейдя на нашу сторону.
— И как мне это сделать?
— Занять мое место.
— А заняв его?
— Приобрести мою власть; тогда тебе нечего будет желать.
— Если ваша власть так велика, если она дает вам все богатства, к которым я стремлюсь, как же вы от нее откажетесь?
— Обо мне не беспокойся. Хозяин, которому я приведу слугу, щедро наградит меня.
— И заняв ваше место, я приму ваш облик?
— Да, на ночь; но днем ты будешь снова становиться человеком.
— Ночи долгие, темные и полны ловушек; я могу погибнуть от пули егеря, моя лапа может попасть в капкан — и прощай богатство, прощайте почести.
— Нет эта шкура непроницаема для железа, свинца и стали… Пока она будет покрывать твое тело, ты не только неуязвим, но и бессмертен. Один только раз в году, как все оборотни, ты станешь волком на двадцать четыре часа, и в течение этих суток будешь так же смертен, как все другие. Мы с тобой познакомились ровно год назад, как раз в такой роковой для меня день.
— А, — сказал Тибо, — теперь понимаю, почему вы так боялись зубов собак сеньора Жана.
— Когда мы договариваемся с людьми, нам запрещено лгать, мы должны говорить им все: они могут принять наши условия или отказаться.
— Ты расхваливал передо мной власть, которую я могу приобрести; что ж, посмотрим, насколько она велика.
— Так велика, что самый могущественный король не сможет с тобой соперничать: королевская власть ограничена человеческими возможностями.
— Буду ли я богат?
— Так богат, что станешь презирать богатство, потому что одной силой желания станешь получать все, за что люди платят золотом и серебром, а кроме того — то, что чародеи получают с помощью заклинаний.
— Я смогу отомстить своим врагам?
— Твоя власть творить зло будет безграничной.
— Сможет ли женщина, которую я полюблю, оставить меня?
— Ты станешь господствовать над себе подобными, они будут в твоей власти.
— И ничто не поможет им уйти из-под нее?
