– Ну, так и просили бы о помощи богов, – сказал на это седой странник. – Зачем в Гиблое место-то идти?
Хомыч горестно усмехнулся.
– На богов нынче уж никто не надеется. А из мест погиблых, коли живым вернешься, так и счастья с собой кусочек принесешь. Не всегда, конечно, но… Погоди-ка. А тебе самому-то Гиблое место зачем?
Путешественник снял с глаз кружочки, протер их краем рубахи и снова посадил на нос. Потом посмотрел сквозь эти кружочки на бродягу и сказал:
– Я, Хомыч, тоже чуда хочу.
– Вона как. – Бродяга крякнул. – А голову за чудо сложить не боишься?
Седой усмехнулся и проронил:
– Недорого она нынче стоит, голова-то моя.
– Что так? – прищурился бродяга.
– Да вот так.
Они немного помолчали, глядя на огонь. Седой хмурил брови, Хомыч улыбался. Языки пламени двоились и кружились в его глазах, и Хомычу это зрелище представлялось уморительно веселым.
Вдруг где-то неподалеку ухнул филин. Седой вздрогнул и рассеянно перекрестил себя щепоткой. Брови Хомыча взлетели вверх. Вон оно что! Этот седой чудак – христианин! Ну и дела. А с виду нормальный человек.
– Слышь-ка, – тихо заговорил Хомыч, глядя на путешественника любопытными глазами, – а ты часом не христианин?
– Христианин, – тихо и серьезно ответил путешественник. – А что?
– В единого бога веруешь?
– Верую.
– А правду говорят, что ваш бог к кресту прибит и плачет?
– Он не просто так плачет, – сказал седой. – Он о тебе и обо мне плачет.
Хомыч прищурил маленькие, насмешливые глазки:
– Чего ж он обо мне плачет? Жалеет, что ли?
– Жалеет, – согласился седой.
Хомыч усмехнулся. Он никогда не мог понять, как это один бог может управляться с огромным миром. У лешего вон каждый пень в лесу наперечет. А кто за Даждьбога солнце зажжет? А кто тучку над посевами растянет, ежели Стрибога не станет? А мертвецов кто для помощи людям снарядит, коли Чернобог в тень не уйдет? Хозяйство-то вокруг огромное. Одному богу никак не справиться.
И потом: куда ж все остальные боги подевались, если один Иисус остался? Нешто он их всех перебил?
Хомыч хотел было расспросить обо всем этом путешественника, да передумал. Вместо этого он сузил морщинистые глаза и сказал:
– Слышь-ка… Ты знай: у нас ваших не больно жалуют.
– Почему? – удивился седой.
– Потому, что вы своих мертвых в землю закапываете и дожидаться под землей второго пришествия заставляете. А мы наших мертвых на кострах погребальных сжигаем и чрез то – в небо отпускаем.
Путешественник улыбнулся.
– И что, хорошо вашим мертвым на небе?
Хомыч подумал и ответил:
– Пожалуй, что не очень.
– Это потому, что все они жили в грехах и ничего о другой жизни не ведали, – объяснил седой. – А грехи – они ведь как путы железные. Опутай ими голубя, высоко ли голубь взлетит?
Хомыч рассеянно сморгнул, но не нашелся, что на это сказать.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул седой. – А Иисус научил, как людям от этих пут избавиться.
Бродяга покачал головой:
– Ты лучше никому про Иисуса своего не сказывай. А то могут и убить. У нас тут народ лютый. Чиркнут ножичком по горлу да в овраг бросят.
– Кровь мучеников – семя христиан, – непонятно сказал путешественник. – Чем меня попусту пугать, ты лучше скажи: где мне Глеба-Первохода вашего найти?
– Да где и всегда, – с усмешкой ответил бродяга. – Небось в большом кружале сидит. Он там завсегда обитает, когда в Гиблое место не ходит.
– А узнать мне его как?
– Спроси, любой покажет.
Путешественник поднялся с бревна и слегка размял затекшие ноги.
– Пойду познакомлюсь, – сказал он.
– Познакомься, – кивнул бродяга. – Чего ж не познакомиться. Только, слышь-ка, ты с ним поосторожнее. Ольстра у него громовая, да и меч-всеруб на боку не для шутки висит.
Седой улыбнулся:
– Хорошо, что предупредил. У меня к тебе еще одна просьба, Хомыч. Покарауль, пожалуйста, мою подводу. Я человек небогатый, но отблагодарю.
– Это мы можем, – кивнул Хомыч. – А с бурдюком-то как? Оставишь, что ли?
– Оставлю. Только много не пей. Я слышал, от водки люди дуреют.
– Насчет этого не беспокойся, – заверил его Хомыч. – Я свою меру знаю.
Он подмигнул путешественнику и снова приложился к заметно отощавшему бурдюку.
5
Комнатка была небольшая. Из мебели только кровать, стул да шкаф. И еще бронзовое зеркальце на стене. Снизу доносились отзвуки непрекращающейся гулянки. Играла музыка, орали пьяные мужики. В Порочном граде жизнь не останавливалась ни на секунду.
Лежащая в постели девушка была тонка и изящна. Лицо скуластое, загорелое, с нежными чертами. Глаза большие, ярко-синие. Волосы темные, мягкие. Зовут Диона. Странное имя, нездешнее.
Глеб Орлов опустил босые ноги на пол и покосился на кисти рук Дионы, обмотанные белыми тряпочками.
– Ты так и не сказала, что у тебя с руками.
Диона, едва прикрытая одеялом, отвела взгляд и удрученно вздохнула.
– Кипятком обварила. А тебе было противно?
Глеб покачал головой:
– Нет. Ты показывала руки лекарю?
– Показывала. Он дал мне траву и велел прикладывать.
Глеб кивнул. Затем достал из берестяной коробки самодельную сигарету, набитую сушеной и измельченной бутовой травой. Не «Мальборо», конечно, но на безрыбье и рак рыба. Впрочем, Глеб давно забыл вкус настоящих сигарет. Как и многое другое из того, что связывало его с прошлой жизнью.
– Первоход, – тихо окликнула его девушка. – Ты придешь ко мне еще?
Глеб высек из огнива клочок огня и зажег сигарету. Скользнул взглядом по ладной фигурке девушки, затем перевел взгляд на ее загорелое лицо с темными губами.
И акцент у нее какой-то странный.
– Откуда ты, Диона? – спросил Глеб.
– Издалека, – ответила девушка.
– И давно здесь работаешь?
– Четвертый день. А ты почему спрашиваешь?
Глеб выдохнул густое облако дыма, посмотрел сквозь него на девушку и спросил:
– Нравится работа?
Диона улыбнулась и ответила томным голосом, явно повторяя преподанный сводней урок:
– С тобой мне понравилось. Очень!
И все-таки странно, как такая красивая и юная девушка оказалась в утешном доме, снова подумал Глеб.
