– И как тебе пришла в голову эта мысль?
Нет ответа. Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами, рука его вцепилась в мою.
– Максим?
Он повернул голову и открыл глаза. В них можно было отчетливо прочитать: «Съеденные устрицы отчаянно просятся на свободу». Я начала нервно смеяться.
– О, черт, да у тебя морская болезнь! Держись, мы почти приехали. Смотри прямо перед собой и старайся дышать поглубже!
До причала он оставался совершенно неподвижным. И смертельно бледным. Издалека люди могли его принять за носовую фигуру. При высадке он первым ступил на твердую землю, и на лице его отразилось неимоверное облегчение. Когда он помогал мне спускаться, его щеки уже порозовели.
– Прости, мне очень жаль, – проговорил Максим, когда мы стали удаляться от его кошмара.
– Не извиняйся, твоя задумка и в самом деле была прекрасной. Будь уверен, я никогда не забуду этот вечер.
21 сентября 2010 года
Каждый день я измеряла температуру, чтобы составить «кривую фертильности», то есть график наиболее подходящих условий для зачатия. Я использовала тесты на овуляцию, чтобы определить наиболее благоприятные дни. После каждой близости с тобой вставала в позу «березка».
Отчаяние изменило наши отношения. Мы уже не занимались любовью, а делали ребенка.
Через полтора года мы обратились к специалисту. Он посоветовал нам подождать еще немного, поменьше об этом думать и по возможности уехать в отпуск. Я серьезно подумала о том, чтобы вытолкнуть медика в окно.
Тем не менее мы вняли его советам. Ты действительно слишком много работал, мы отдалились друг от друга, и пришло время нам снова встретиться. Я зарезервировала на неделю номер на Корсике, чтобы освежить в памяти наше свадебное путешествие, не забыв при этом рассчитать период овуляции.
Мы провели на Корсике шесть чудесных дней: целовались, обсуждали разные темы, помимо счетов и работы, смеялись, плавали, спали вволю, занимались любовью, говорили друг другу вполне осмысленно разные ласковые слова, которые для нас давно превратились в обыденность.
И мы были готовы оставаться в этом отеле и на пляже вечно и любить друг друга до скончания света.
Через десять дней после нашего возвращения я проснулась посреди ночи, почувствовав влагу между ног. Я все сразу поняла. Видимо, и на этот раз ничего не получилось.
Я тут же отправилась в туалет, и кровь подтвердила мои опасения. Я наскоро приняла душ, утопая в слезах, а потом заметила на полочке голубую с белым коробочку. Остался единственный тест. Последний.
Не знаю, зачем я это сделала. Может, повлияли огорчение, надежда, потребность еще сильнее оплакать потом этого ребенка, который никак не приходил.
Я не стала ждать трех минут, все равно ведь ничего не получится.
Почти машинально я поднесла пластинку теста к мусорному бачку. И вот тогда-то я и увидела ее – бледную, однако, несомненно проступившую розовую полоску.
Так, в туалете, я впервые обнаружила присутствие нашего ребенка.
Наверное, я оказалась из числа женщин, у которых зачатие сопровождается кровотечением.
Я побежала в спальню, включила свет и принялась скакать по кровати, громко крича. Ты мгновенно проснулся и смотрел на меня с ошарашенным видом. Тут же я поднесла пластинку, пропитанную мочой, к твоим глазам, так близко, что ты вполне мог подцепить любое заболевание, передающееся половым путем.
– Не может быть!
– Может!
– Правда?
– Да!
– Блин!
– Да, блин, да!
Заснуть нам так и не удалось. Всю ночь мы не сводили глаз с розовой полоски, опасаясь, как бы она не исчезла.
Мы стали родителями.
· Глава 43 ·
Впервые я посмотрела на часы около полуночи. Возле карусели мы купили мороженое – ананасовое для меня и мятно-шоколадное со взбитыми сливками для «носовой фигуры».
В этот вечер, впервые за много месяцев, время летело слишком быстро. Максим все время шутил, оставаясь внимательным, непринужденным. И очень притягательным. Слова его звучали искренне, он был далек от условностей и манерничанья. Все, что он говорил, шло у него прямиком изнутри, не проходя чистилища рассудка.
Когда ему было двенадцать, его родители погибли в автокатастрофе. Вместе с сестрой их поместили в приемную семью. Он нормально питался, хорошо одевался, но единственные ласки, которые он тогда знал, исходили от собаки. Поэтому, когда у него самого родилась дочь, она стала для него всем. Он на три года ушел с работы, чтобы заняться ее воспитанием. С уходом ее матери ничего не изменилось, та даже не пыталась получить опеку над малышкой. Она поселилась недалеко от Марселя и брала ее к себе, чтобы проводить с ней половину отпуска, что вполне устраивало Максима. Вообще первое, что бросалось в глаза при взгляде на него, – это его улыбка. Ну а то, что за ней пряталось, могло быть намного лучше.
– До чего великолепна эта карусель! – произнес он, разглядывая раскрашенных деревянных лошадок.
– Она здесь стояла еще во времена, когда я была совсем маленькой, мы часто на ней катались с сестрой и братом. Каждый раз при виде ее я совершаю прыжок в детство.
Максим встал и подал мне руку.
– Давай прокатимся!
Нет, морская болезнь, как видно, даром не проходит.
– Ты рехнулся? Это же для детей!
– Отлично, мы с тобой тоже дети, только большие! Давай, давай, не должны же мы перестать веселиться только потому, что постарели?
Я не двинулась с места, пока он покупал билеты.
– Надо поторопиться, она скоро закроется! – сказал он, вернувшись.
– Но здесь же столько народа… – прошептала я. – Никто так не делает!
Максим огляделся. Всего лишь группа подростков толпилась возле автомобиля да две пары приветственно махали своим ребятишкам, катавшимся на карусели под музыку.
– Да ладно, всем наплевать! Они вовсе не обратят на нас внимания, а даже если и обратят, то просто увидят людей, которым тоже захотелось повеселиться.
Несколько секунд продлилось мое молчаливое сопротивление, а затем я окончательно уступила девчонке, получившей контроль над моим телом. Она и заставила меня влезть на дельфина. Максим взгромоздился на лошадку рядом. Картонный анархист
[59].
Но едва завертелась карусель, как я мгновенно забыла о том, что рядом люди, забыла обо всем. Все мелькало вокруг, одна картинка сменялась другой: волны, набережная, сосны, снова волны, набережная, сосны… Пахло йодистыми водорослями, вафлями, пахло свободой.
